Лжедимитрий

— Да и поднесут, — заметил Корела. — Онамедни какой-то панишка Липский наплевал в бороду торговому человеку Коневу и вылаял его матерно. Так московские люди, зело заартачившись, сцапали этого панишку да и повели по улицам, а один парень идет за им да по московскому-то звычаю-обычаю кнутом его, да кнутом и подгоняет: «Но-но, говорит, польская лошадка, не брыкайся!..» Да как прогоняли этого панишку мимо по-сольскаго двора, и выскочи оттуда польские жолнеры с саблями — ну и пошел разговор: у москалей-то только кулаки да рукавицы, а у жолнеров-то — матки-шаблюки… Ну, москалей-то и исцарапали, а которых и совсем порешили: «Медведей-де на рогатину да шкуру долой». Довели это до царя… Царь и говорит жолнерам: «Выдайте, говорит, паны, тех, которые моих москалей изобидели, а не выдадите, говорит, добром, так велю подвезти пушку да всех от мала до велика, и с гнездом-то вашим, испепелю». А поляки, знамо, носы задирают, вонсы закручивают: «Так-то де ты, царь, платишь нам за нашу службу? Мы-де за тебя панскую кровь проливали. Ты-де нас пушкой не запугаешь: пущай-де нас побьют, а только-де помни, царь, что у нас есть король и братья в Польше… Узнают, так не похвалят тебя, а мы-де умрем все храбро». И что ж бы вы думали? Еще он же и похвалил их за храбрость: «Молодцы-де, говорит, люблю!» А уже москалям велел выдать зачинщиков, да и посадил их в башню на корточки на целые сутки… Так, на корточках, и высидели, потому ежели который повернулся бы, так прямо бы на острые шпигорья и напоролся… Ну а московские люди, знамо, сердятся за это на царя: выдал-де нас всех ляхам, и с головою.

— О!.. Лях — се така птиця, що зараз очи выдовба, тильки ий палец дай, — пояснил Куцько. — И пидведут вони царя.

— Да он сам идет к беде, — прибавил Корела. — И Бог его знает, что за человек! Ничего и никого не боится. Теперь простил вот этих Шуйских, что ему яму копали! У! Это такая семейка, эти Шуйские, такое зелье, а особливо старый Васька, этот землепроход: и продаст, и купит, и все в барышах останется… Наварят они ему каши…

— Да и Годуновых простил, — прибавил Смага.

— Годуновы что! Этот Ванька Годунов — дурак дураком, хоть он его и сделал сибирским воеводой.

— Гай-гай! Тут не без чогос, тут дивчиною пахне, — лукаво заметил запорожец, у которого всегда на уме было что-нибудь скоромное.

— Какою дивчиною? — спросил Корела.

— А Годунивна ж.

— Это Ксения-то?

— Та вона ж. Дуже, кажут, медом пахне. Он, Тренька ваш, с самого Дону до ней прилинув, щоб хоч оком одним на те трубокосе диво подивиться.

— Так что ж царь-то?

— Э! Що? И вин, мабудь, живый чоловик.

— Мало у него!

— Овва! Який мед…

В это время впереди них, на пригорке, ясно обозначилось какое-то белое чудовищное здание. Это была построенная, по приказанию Димитрия, потешная крепость: стены ее и бойницы сложены были из ледяных глыб, и все остальное было изо льду и снегу, политого водой и замороженного в льдины. Зрелище было поразительное. Вся ледяная громадина сверкала бриллиантами. Солнце, преломляясь в ледяных глыбах и отражаясь от снежных, замороженных крепостных валов, блистало всеми радужными цветами. В амбразурах крепости поставлены были какие-то чудовища, которые изображали собою татарскую силу, этих чудовищ Димитрий собирался громить, как он намерен был разгромить и Крымскую орду.

Над крепостью развевалось знамя: на белом полотне красовался громадный красный полумесяц, а под ним — поверженный и сломанный крест.

Московские войска виднелись на стенах крепости и за валами. Они изображали собой татар, и они же должны были защищать крепость от царя, который командовал немецкими ротами, польскими жолнерами, а равно донскими и запорожскими казаками. Крепостью же и ее войсками командовал князь Мстиславский.

Москва, жадная до зрелищ, привалила на это позорище. Тут толкались и галдели уже знакомые нам лица — и из Охотного ряду великан, и детина из Обжорного ряду, и Теренька, и рыжий его товарищ, и офеня…

— А ты мотри-мотри! — показывал детина из Обжорного ряду на чудовищ, поставленных в амбразурах. — Вот дива! Что оно такое есть?

— А бесы… Али ты не видишь? С хвостами… ишь, хвостища-то какие!

— С нами крестная сила! — ахает баба с горячими оладьями.

В это время показался царь. Он ехал на белом коне, в сопровождении Басманова и других начальников.

— Буди здрав! Слава! — закричали русские.

— Гох! Гох! Гроссер кейзер! — вопили немцы.

— Hex жие! Hex жие! — вторили поляки.

— Ишь залаяли по-собачьи, вертоусы проклятые! — вставил свое слово «Охотный ряд». — Зудят у меня на вас руки, погодите!

— Что ж, братцы, это наших собираются бить? — любопытствовал «Обжорный ряд».

— Да вестимо нас, дураков… Кто ж нас не бьет?

А дело похоже было на то, что действительно собирались бить русских: так выходило по планам осады.