Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Между двумя дверями возле стены было штабелем сложено с дюжину ярко-желтых железных банок величиной с небольшую канистру для бензина. На них виднелись какие-то рисунки. В луче фонарика я разглядела на ближайшей из канистр большие черные буквы: «ЛУЧШЕЕ КУЛИНАРНОЕ МАСЛО. ИДЕАЛЬНО ДЛЯ ЖАРКИ, МАЙОНЕЗОВ, САЛАТОВ».

Ниже было написано что-то еще. Я изумленно ахнула.

Луч фонарика переметнулся на меня. Я прищурилась, на миг ослепнув от света.

– Что случилось?

– Смотри, что на банках, – ответила я. Луч снова переместился с моего лица на груду жестянок у стены. – Где-то я видела такой рисунок, но не помню где. Ага, вспомнила! Не волнуйся, Чарльз, меня просто заинтересовал этот рисунок на банках, бегущий пес красного цвета.

– Да? И что в нем такого?

– Ничего, наверно. Ничего особенного. Просто я его уже видела.

– Где?

Я удивленно взглянула на Чарльза. В его голосе звучал живой интерес.

– Наверху, в деревне, куда мы в воскресенье днем ездили с Хамидом. Помнишь, я тебе рассказывала? Мы видели поле с подсолнухами, и на стволе дерева висела табличка с таким же рисунком – красный пес, похожий на салюки.

– Точно такой же?

– По-моему, да.

Мы подошли ближе. Под изображением бегущей собаки виднелась другая надпись, помельче: «Марка „Охотничий пес“. Высшее качество, остерегайтесь подделок».

– Сальк, – произнес мой кузен, то ли вслух, то ли про себя.

Луч фонарика ощупывал банку. Чарльз углубился в какие-то мысли.

– Что?

– Это и означает «охотничий пес», ты разве не знала? Слово «салюки» происходит от арабского «селуки» или «слугхи» и означает «гончий пес». Мне кажется, название реки Нахр-эль-Сальк как раз и происходит от искаженного «река гончих псов». Другими словами, это местная продукция. Говоришь, тот же самый рисунок ты видела в поле?

– Совершенно такой же. – Я выпрямилась. – Да, это, наверное, подсолнечное масло местного производства, а рисунок гончего пса – обозначение для этого поля. Я где-то читала, что крестьяне обозначают урожай со своих полей подобными символами – довольно рациональное изобретение, потому что большинство из них не умеют читать. Господи, да этого масла им хватит лет на десять! Как ты думаешь, для чего оно им нужно?

Чарльз приподнял одну из банок и поставил на место.

– Пустая, – коротко заметил он и отошел.

Я с любопытством взглянула на него.

– А что тут такого? Почему ты так заинтересовался?

– Потом расскажу, – ответил мой кузен. – Не здесь и не сейчас. А теперь давай поскорей покончим с этим делом. И хватит болтать.

Осторожно ступая, мы обогнули поворот коридора и ярдах в тридцати впереди увидели лестницу. Широкий пролет поднимался к площадке, на которой чернел еще один сводчатый проем с резной аркой. Дверь была открыта, резная створка прижималась к стене, однако вместо нее вход в покои преграждал тяжелый бархатный занавес. У одного края занавеса желтела тонкая полоска света. Мы замерли и прислушались. В неподвижном воздухе даже наше дыхание звучало оглушительно. Однако ничто не шелохнулось; из-за портьеры не доносилось ни единого звука.

Осторожно прикрывая фонарик рукой, так что между пальцами пробивался и плясал на алом бархате лишь тоненький и слабый, как светлячок, розовый лучик, Чарльз поднялся по лестнице и медленно, дюйм за дюймом, на цыпочках прокрался через площадку к сводчатому проему. Возле занавеса он остановился. Я держалась рядом. Он выключил фонарик. Теперь единственным источником света стала узкая щелочка у края портьеры.

По-прежнему не слышалось ни звука. Изнутри на меня повеяло странным терпким запахом табака тетушки Гарриет. Судя по всему, мы попали в покои принца. Значит, тетушка где-то совсем рядом. Должно быть, читала в постели, да так и уснула с книгой в руках. Я не слышала ее дыхания, но ведь эта спальня такая большая, к тому же если она перед сном задернула занавески над кроватью…

Мой кузен осторожно протянул руку, отодвинул край занавеса на пару дюймов и приник лицом к узкой щели. Я пригнулась и тоже заглянула внутрь.

Я не ошиблась: мы в самом деле попали в опочивальню. А портьера, из-за которой мы выглядывали, находилась в ногах тетушкиной кровати.

В помещении было очень мало света. Узкая щелка у края занавеса казалась светлой только по контрасту с окружающей нас чернотой. На столе стояла керосиновая лампа. Фитилек ее был подкручен очень низко, и на конце его трепетал крохотный язычок пламени. Но я помнила внутреннее убранство зала и неплохо различала обстановку. По сравнению с прошлой ночью ничего не изменилось: тот же красный лаковый стул, та же груда немытых тарелок на столе, та же «мечта ипохондрика» – гора склянок с лекарствами на комоде, та же миска на полу, но на сей раз надпись «Для собак» была полускрыта налитым молоком для кошки. А на кровати…