Лукавый взор

Кстати, когда Араго, совершенно преображенный, выходил из здания на улице Мартир (кофр с запасной одеждой и необходимые гримировальные принадлежности он хранил не дома, опасаясь чрезмерно аккуратной горничной своей квартирной хозяйки: эта горничная убирала его комнаты и в погоне за воображаемой пылью бесцеремонно лезла во все углы, – а у мадам Нюнюш, консьержки, охраняющей подступы к редакции), он увидел Ролло, который нервно топтался на противоположной стороне улицы, напряженно вглядываясь в окна третьего этажа, то есть в окна редакции «Бульвардье». Бывший репортер не обратил ни малейшего внимания на неаккуратно одетого, покачивающегося простолюдина с воспаленными, покрасневшими глазами, плохо выбритым лицом, грубым шрамом на подбородке, в потертой фуражке, из-под которой торчали небрежно постриженные седеющие волосы.

«Неужели все-таки решился вызвать меня на дуэль, потому и пришел? – ехидно подумал Араго. – Но сегодня мне не до картелей[107] и брошенных в лицо перчаток, вот уж точно не сегодня!»

И пошел дальше.

На застенчивого новичка на улице Малых Конюшен никто не взглянул подозрительно. На него вообще не обратили внимания. Именно подобные ему люши[108] и собирались в подобных местах. На случай, если бы в притоне случайно оказался знакомый, который мог бы узнать нашего героя по голосу, Араго, вспомнив «Анджю» и ее бесподобный говор, решил тоже начать шепелявить. Однако, стараясь не забыть это делать, он подложил под нижнюю губу восковую «колбаску», а чтобы она не вываливалась при разговоре, вынужден был поднимать нижнюю челюсть, что волей-неволей заставляло его произносить Ш вместо С и Ж вместо З.

Араго заметил, что за одним столом в ходу так называемые пудреные карты, которые русские шулера чаще называли порошковыми, поскольку французское «poudre» – это и есть порошок. Колоды были уже новомодные – «двуглавые»[109], однако младшие масти еще не сопровождались цифровым обозначением, хотя поборники нравственности (как будто за столами, крытыми зеленым сукном, может вообще существовать такое понятие, как нравственность!) ратовали за необходимость цифр, что, конечно, совершенно уничтожило бы любителей пудреных карт.

Этот способ шулерства имел смысл только для младших карт, от шестерки до девятки. В нужном месте участок карты покрывался липким составом и порошком черного или красного цвета, так что создавалось впечатление, будто здесь нарисован знак масти. Таким образом значение карты увеличивалось. Если же нужно было изменить его на изначальное, достаточно было незаметно провести по карте пальцем, чтобы порошок осыпался и лишний знак исчез. Очень может быть, что именно такие карты некогда носила в карманах своей юбки знаменитая Лавиния Араго, и не исключено, что их же собиралась носить в своих карманах графиня Заславская.

Однако если даже прекрасная Стефания промышляла шулерством, сейчас она этим точно не занималась: ее в притоне просто не было, хотя в одном Лукавый Взор ошибся: кое-где женские фигуры мелькали, но это были дамы особого пошиба, самого низкого разбора – очевидно, подружки столь же низкопробных шулеров.

Араго подсел к любителям пудреных карт, сделал ставку, мигом остался в проигрыше и начал бродить между столами с удрученным видом, мимоходом прислушиваясь к разговорам. Впрочем, пока ничего любопытного он не слышал: разговоры эти шли в основном о картах, о ходах, о выигранных или проигранных деньгах, а иногда звучали совершенно бессмысленные для несведущего человека реплики.

Араго с трудом подавил смех. Такие реплики отнюдь не были бессмысленными! Они всегда начинались с той буквы, с какой начиналась масть, какая была надобна шулеру, играющему вместе со своими сообщниками и решившему обчистить какого-нибудь новичка вроде того, какого изображал из себя Араго. Слова «Ты, брат, больно долго думаешь!» – означали, что надо идти с треф, «Что задумался?» – с червей, «Будешь ли играть?» – с бубен, ну а «Пока ты голову ломаешь, солнце взойдет!» – понятное дело, требовали хода с пик.

Но около стола, где играли в винт, Араго наконец-то повезло: там звучала польская речь! К этому времени шулера уже привыкли к его невзрачной фигуре подавленного проигрышем неудачника; к тому же самолюбию мастеров наверняка льстило то ошалелое любопытство, с каким пялился на них этот глуповатый неумеха, а потому внимательному взгляду Араго были очевидны все вольты[110], которые проделывали ловкие пальцы шулеров при тасовке колоды.

– Ты глупец, Богуш, – баском проговорил молодой черноусый поляк, одной рукой щеголевато сгибая и разгибая колоду, а другой почесывая голову под непременной рогатывкой, сдвинув ее для удобства набок. – Монморанси слишком далеко от Парижа. Туда вози, обратно вози, да сможем ли доставить потом как раз в срок? Нет, погреб – самое подходящее место, хотя бы для первой партии.

– Графиня боится… – пробормотал рыжий веснушчатый Богуш, неумело пытаясь сделать вольт, но карты вываливались из его толстых и коротких пальцев, и это вызвало презрительную реплику черноусого: