Державин обмотал нож вздержкой исподних штанов, которые только и оставались на нем из всей одежды, и, прицепив его на пояс и освободив таким образом руки, захватил немалую охапку бутылок. Подбежал, криво и косо ступая израненными ногами, к двери, ведущей на волю, свалил бутылки на пол, швырнув две или три в сторону затаившихся врагов, схватился за металлическую скобу, попытался если не приподнять, то хоть раскачать… Опять бросил бутылки, опять вцепился в скобу, с ужасом осознавая, что нет у него сил совладать с этой железякой, поросшей пылью, намертво заржавелой, опять швырнул бутылки, опять дернул засов…
Нагнувшись за очередными бутылками, увидел, что их осталось всего две.
Все вокруг было усеяно осколками, кроме того пятачка, на котором кое-как стоял Державин.
Пополнить боезапас не удастся! До него не добежать!
Бросил последние бутылки, уже не целясь, заботясь лишь о том, чтобы поднять побольше шуму, и рванул засов так, что не только почувствовал, но словно бы даже расслышал, как трещат мышцы спины.
«Я должен выбраться! Фрази… Она не выдержит, если Каньский войдет и начнет убивать меня на ее глазах. Она закричит от ужаса, ее найдут, она погибнет! Нельзя! Ну!»
– Да ну же! – взревел Державин нечеловеческим голосом – и, словно испугавшись этого дикого крика, засов выскочил из поддерживавших его скоб и оказался в руках нашего героя.
Всем телом Державин ударился в дверь – и не устоял на ногах, когда она вдруг легко поддалась и распахнулась!
Булыжники, которыми был замощен двор, так и бросились в лицо: он упал и дыханье сперло от удара грудью, но Державин все же кое-как смог подняться, опираясь на засов, который так и не выпустил из рук. В это мгновение он увидел серый особняк и выбегавших на крыльцо Каньского и смуглого, угрюмого его сообщника. У них обоих в руках были пистолеты.
Державин перехватил нож левой рукой, правой занес над головой засов, готовый ринуться вперед, навстречу пуле, навстречу смерти – желанной смерти в бою! – и… и не поверил глазам, увидев, что смуглый вдруг отшвырнул пистолет и упал на колени, неуклюже воздевая руки, а Каньский выпалил куда-то… не попал, отбросил разряженный пистолет, начал выхватывать из-за пояса другой, но тот застрял, и Каньский, передумав отстреливаться, с заячьим проворством скакнул к ограде, достиг ее в два прыжка и даже схватился за ее верх, подтянулся было, но тут грянул выстрел – красным фонтанчиком брызнула кровь из его спины, и он бесформенной кучей рухнул под забор.
– Державин! – закричал кто-то. – Державин, ты?! Да погоди, угомонись, не забей своих!
Сильные руки подхватили Державина с двух сторон, его пальцы разжались, нож и засов ударились о камни с таким грохотом, словно сотня пушек враз выстрелила… лицо Ругожицкого оказалось рядом – это он поддерживал Державина, ему помогали другие офицеры.
– Ругожицкий, – прохрипел Державин, – Салон карт, Гобеленовый салон, Салон Помпадур. В Елисейском дворце… там мины подложены… всем сообщи!
Ругожицкий нахмурился было недоумевающе, но мгновенно смекнул, о чем речь, закивал:
– Ты не тревожься, все сделаю. Спасем государя! Ты молчи пока. Сейчас мы тебя к лекарям доставим! – Он махнул кому-то в сторону: – Подгоните повозку! Да поскорей!
Подбежал какой-то бледный, конопатый, растрепанный мальчишка с испуганно расширенными зелеными глазами, заглянул Державину в лицо, еле сдерживая слезы:
– Жив, последний пекарь?
– Какой еще пекарь? – пробормотал ничего не понимающий Державин. – Ты кто такой?
– Я Тибо, – ткнул себя пальцем в грудь мальчишка. – Меня Фрази за подмогой отправила.
– Это он нас сюда привел, – донесся голос Ругожицкого.
– Спасибо, друг Тибо, – выдохнул Державин. – Но Фрази… она там, помоги ей! Окно…
Глаза у мальчишки стали огромными, он живо кинулся куда-то в сторону, а через мгновение Державин увидел бегущую со всех ног Фрази: она плакала, убирая с лица растрепанные кудряшки. Следом бежал Тибо.
– Дер-жа-вин, – прошептала, всхлипнув, Фрази, – я тебя никогда не забуду! Я тебя люблю! На всю жизнь!
И быстро поцеловала его в щеку.
Державин еще успел улыбнуться своей спасительнице, а больше ни на что сил не хватило. Все закружилось в каком-то безумном хороводе, но внезапно к нему близко наклонился Дмитрий Видов, серьезно сказал:
– Спасибо, друг! И не забудь, что дочка тебе сказала! Это и правда на всю жизнь. Как у меня…
И исчез.
Тут сознание покинуло Державина, и покинуло надолго.
Предупреждение мадам Р.
Париж, 1832 год
Утром, как обычно, из кофейни на улице Ришелье, находившейся в доме, соседнем с тем, где жил Араго, прибежал шустрый гарсон по имени Гастон с подносом, на котором дымился кофейник, белел молочник, позвякивала ложечка в чашке, разъезжались с блюда горячие, нежно пахнущие круассаны. Но сегодня он вместо веселой болтовни о погоде сообщил серьезно:
– Мсье Боссю велел вам пожелать доброго вечера и передавал аж семь приветов от мамзель Шарлотты.
Гарсон проворно раскинул салфетку на столе и переставил туда свой ароматный груз.
Араго бросил монету на опустевший поднос: