Лучший из худших

– Так точно! – воспрянул духом я.

Иметь в союзниках такую фигуру – просто подарок судьбы.

Подполковник не хуже адвоката помог отшлифовать мою версию.

– Сразу говорю: идеала нам не добиться, но главное, чтобы всё выглядело более-менее правдоподобно.

– А что если экспертиза до чего-нибудь докопается? – осторожно спросил я.

– В экспертизе тоже работают люди, и эти люди не захотят со мной ссориться, – заверил подполковник. – Если факты не будут совпадать с твоими показаниями, тем хуже для этих фактов. Они просто исчезнут из материалов дела.

Он нахмурился:

– Сразу хочу предупредить: при других обстоятельствах ты бы у меня в тюрьме сгнил. Более того, никакого карт-бланша на будущее у тебя не будет. Вляпаешься по новой – будешь сидеть! Мы друг друга поняли?

– Поняли, – вздохнул я.

То ли подполковник дёрнул за нужные ниточки, то ли те, кто меня допрашивали, тоже сочувствовали мне, но дальше всё шло как по маслу. Говорили в исключительно уважительных тонах, без наездов или рукоприкладства.

К моему удивлению даже жандармский ротмистр ограничился поверхностной беседой и глубоко не копал. Лишь в конце разговора посмотрел на меня так, что я почувствовал себя инфузорией-туфелькой под микроскопом лаборанта.

Но больше всего мне запомнился короткий разговор с комбатом. Я не слышал, чтобы хоть кто-то за глаза называл его «батей» или «батяней», здесь не было знаменитой песни «Любэ» и вообще некоторая фамильярность нижних чинов в отношении старших не допускалась. Да и взгляд его меньше всего походил на отеческий.

Ощущения у меня были, мягко говоря, неуютные.

– Скажи мне, Ланской, почему у меня из-за тебя сплошные проблемы и головная боль? – первым делом спросил он.

Я стоял перед ним по стойке «смирно», застёгнутый на все пуговицы. Душный воротник сдавливал дыхание, которое и без того от волнения стало прерывистым. Во рту всё пересохло, голову будто зажали в тисках.

Ничего, кроме фразы, которая приводила в бешенство генералиссимуса Суворова, как назло, на ум не приходило.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие.

– Это-то и хреново, – сурово повёл бровью полковник Булатов.

Он настолько соответствовал фамилии, что казалось, будто сделан из металла. И сочувствия в нём было не больше, чем в куске железа.

– Военный прокурор вытащил тебя из такого дерьма, что ты бы в нём захлебнулся. Ты хоть понимаешь, насколько обязан ему?!

Не дожидаясь моего ответа, Булатов продолжил:

– Все считают тебя героем, Ланской. Как же… ты – молодец, героически сражался с бандитами, пристрелил криминального авторитета, отомстил за своих. И они правы – ты вёл себя достойно. Мне, как офицеру и командиру, импонирует твоё поведение… Однако я смотрю на вещи под другим углом. С удовольствием похвалю тебя и окажу честь – пожав руку, но… – голос полковника стал ещё суровей, хотя, казалось, больше некуда. – … не думай, что после этого в части все будут целовать тебя в жопу и спускать с рук любые выходки. До экзаменов ты остаёшься рекрутом, проходящим курс обучения. И никаких поблажек! А теперь то, что обещал – твою руку, рекрут! – Булатов улыбнулся.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – щёлкнул каблуками я, выполняя приказ.

Рукопожатие показало, что комбат у нас ещё ого-го! Чуть не раздавил мне пальцы, пока я стоически терпел эту муку.

– У следствия к тебе пока нет вопросов. Если понадобишься, вызовут повесткой. А пока поехали в часть, сынок.

Уже второй человек так назвал меня, и я вдруг с ужасом осознал, что армия становится для меня и домом, и семьёй.

Правда, где-то через полчаса пришлось совершить новое открытие.

Автомобиль Булатова отъехал от ворот военной прокуратуры, где меня держали на время допросов, и, проехав полгорода, внезапно остановился возле одноэтажного строения, стилизованного под деревенскую избу. На нём висела вывеска «Ресторан „Самовар“».

Само собой, хоть в прокураторе меня и кормили, но плох тот солдат, что откажется пожрать. Однако я не ожидал, что меня повезут к ресторану, причём явно не из дешёвых, и потому с любопытством посмотрел на полковника.

– Значит так, Ланской, – сказал тот, не оборачиваясь с переднего сиденья. – Иди в ресторан, тебя здесь ждут. Даю на всё – про всё, – он посмотрел на часы, – сорок пять минут. Ступай.

С недоумением и нарастающей тревогой я вышел из автомобиля и пошагал к ресторану. Вдруг, батя-комбат продался тем самым кренделям, о которых говорил Гвоздь, и меня специально выдернули из прокуратуры, чтобы грохнуть?

Вроде, как мне казалось, полковник не из таких, но что мне о нём известно? Да и разговаривал я с ним в первый раз, прежде видел только на плацу во время разводов.

Я невольно поёжился, представив, что нахожусь на мушке у снайпера. Сейчас он сделает поправку на ветер, выждет удобный момент и нажмёт на спуск, а потом покинет позицию, растворившись среди улиц города…

Как плохо, когда у тебя богатая фантазия, а в багаже воспоминаний куча киношных боевиков! Взрывоопасная смесь, скажу вам.

Теперь я знал, что чувствует осуждённый на казнь, идя на эшафот. Так себе впечатления…