Запрещенное частным лицам приказывается от лица государства. За одно и то же преступление платят головою, если оно совершено тайно, а если в солдатских плащах – получают хвалы.
Человек – предмет для другого человека священный.
Природа ‹…› родила нас братьями.
Богу я не повинуюсь, а соглашаюсь с ним и следую за ним не по необходимости, а от всей души.
Злодеянья могут быть безнаказанны, но не безмятежны. ‹…› Первое и наибольшее наказанье за грех – в самом грехе.
Никогда не считай счастливцем того, кто зависит от счастья!
Кто страдает раньше, чем нужно, тот страдает больше, чем нужно.
[Мудрец] считает одинаково постыдным бежать и от смерти, и от жизни.
Мы ищем причин для страданья и хотим сетовать на судьбу даже неоправданно, когда она не дает нам повода к справедливым жалобам.
Расстоянье между первым и последним днем [жизни] изменчиво и неведомо; если мерить его тяготами пути, оно велико даже у ребенка, если скоростью – коротко даже у старца.
Люди стонут более внятно, когда их слышат.
Человеку ничего не обещано наверняка, и фортуна не должна непременно довести его до старости, но вправе отпустить, где ей угодно.
Пусть ‹…› память [об умерших] будет долгой, а скорбь – короткой.
Более велик тот, кто отнимает у нас саму способность оценивать, чем тот, кто заслуживает высочайшей оценки.
Не будем ничего откладывать, чтобы всякий день быть в расчете с жизнью.
Природа обыскивает нас при выходе, как при входе. Нельзя вынести больше, чем принес.
Человек человеку грозит ежедневно.
Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить человека приятно.
Разве не самое отрадное – когда жена так тебя любит, что ты сам начинаешь любить себя больше?
Привыкшая к слепому страху душа не способна заботиться о собственном спасенье: она не избегает, а убегает, а опасности легче ударить нас сзади.
Многое, что ночью представляется ужасным, день делает смехотворным.
К ним [власть имущим] нужно приближаться, но не сближаться тесно, чтобы лекарство не обошлось нам дороже самой болезни.
У всякого есть человек, которому доверяют столько же, сколько ему самому доверено. Пусть даже первый ‹…› довольствуется одним слушателем, – их получится целый город.
Кто ждет наказанья, тот наказан, а кто заслужил его, тот ждет непременно.
Дела за нами не гонятся – люди сами держатся за них и считают занятость признаком счастья.
В чтении, как и во всем, мы страдаем неумеренностью; и учимся для школы, а не для жизни.
Жизнь – вещь грубая. Ты вышел в долгий путь – значит, где-нибудь и поскользнешься, и получишь пинок, и упадешь, и устанешь, и воскликнешь «умереть бы!» – и, стало быть, солжешь.
Равенство прав не в том, что все ими воспользуются, а в том, что они всем предоставлены.
Ничтожен и лишен благородства тот, кто ‹…› хотел бы лучше исправить богов, чем себя.
Целым овладевают по частям.
Многие приходят слушать, а не учиться. ‹…› Некоторые приходят даже с письменными дощечками – затем, чтобы удержать не мысли, а слова, и потом произнести их без пользы для слушающих, как сами слушали без пользы для себя.