Ловец во ржи

Несмотря на воскресенье и на то, что Фиби с классом там не будет, несмотря даже на сырую, паршивую погоду, я прогулялся через парк до самого музея Естественной истории. Я знал, что мелкая с ключом от коньков про этот музей говорила. Я знал всю эту музейную программу, как свои пять пальцев. Фиби ходила в ту же школу, что и я, когда был мелким, и мы туда все время ходили. У нас была такая училка, мисс Эйглетингер, которая водила нас туда чуть не каждую, блин, субботу. Иногда мы смотрели на животных, а иногда – на всякую всячину, какую индейцы делали в древности. Керамику, плетеные корзины и всякое такое. Мне так нравится вспоминать об этом. Даже сейчас. Помню, как посмотрим всю эту индейскую всячину, идем обычно смотреть какое-нибудь кино в такой большой аудитории. Колумб. Нам всегда показывали, как Колумб открывает Америку, как он из кожи вон лезет, убеждая старика Фердинанда и Изабеллу ссудить ему капусты, чтобы купить кораблей, и как матросы против него бунтуют и все такое. Старик Колумб никого нафиг не волновал, но у нас всегда было полно конфет и жвачек, и всякой всячины, и внутри этой аудитории так хорошо пахло. Там всегда так пахло, словно на улице дождь, даже когда не было дождя, а ты – в единственном в мире хорошем, сухом, уютном месте. Любил я этот чертов музей. Помню, надо было пройти через Индейский зал, чтобы попасть в аудиторию. Это был длинный-предлинный зал, и разговаривать можно было только шепотом. Первой шла училка, затем – класс. Всех выстраивали в два ряда, и ты шел в паре. Почти все время я был в паре с этой девочкой по имени Гертруда Левин. Она всегда хотела держаться с тобой за руки, а рука у нее всегда была липкой или потной или вроде того. Весь пол там каменный и, если ты держал в руке стеклянные шарики и ронял их, они скакали по всему полу как бешеные и поднимали адский шум, и училка останавливала класс и шла обратно, посмотреть, какого черта там творится. Но она никогда не злилась, мисс Эйглетингер. Затем ты проходил вдоль такого длинного-предлинного индейского боевого каноэ, длиной где-то с три нафиг “кадиллака», а внутри было где-то двадцать индейцев: кто гребет, кто просто стоит с грозным видом, и на лицах у всех боевая раскраска. На корме каноэ был один такой стремный тип в маске. Это был их знахарь. Я боялся его до мурашек, но все равно он мне нравился. И еще, если ты трогал какое-нибудь весло или вроде того, пока шел мимо, один из охранников говорил: «Дети, ничего не трогайте,» но он всегда говорил это добрым голосом, не как, блин, коп или вроде того. Затем ты шел мимо такого большого стеклянного ящика, с индейцами внутри, трущими палочки, чтобы добыть огонь, и скво, ткущей ковер. Скво, ткущая ковер, как бы нагибалась, и было видно ее грудь и все такое. Мы все будь здоров на нее зырили, даже девочки, потому что они были совсем мелкими, и грудь у них была не больше нашей. Затем, перед самой аудиторией, прямо возле дверей, ты проходил мимо эскимоса. Он сидел у проруби на таком замерзшем озере и удил рыбу. А возле проруби лежали две что ли рыбы, которых он уже выловил. Ух, сколько в этом музее стеклянных ящиков. А наверху еще больше, с оленями внутри, пьющими воду на водопое, и птицами, летящими на юг зимовать. Птицы, которые ближе к тебе, это чучела, висящие на проволоке, а те, что дальше, просто нарисованы на стене, но они все так выглядят, словно на самом деле летят на юг, а если наклонить голову и посмотреть на них как бы снизу, кажется, они даже еще быстрее летят на юг. Но самое лучшее в этом музее то, что все всегда остается на месте. Никто не двигается. Приходи хоть сто тысяч раз, а тот эскимос будет все так же сидеть с двумя рыбами рядом, птицы все так же будут лететь на юг, олени будут все так же пить воду на водопое, со своими красивыми рогами и тонкими ногами, а та скво с голой грудью будет все так же вязать то же самое одеяло. Никто не изменится. Единственный, кто изменится, это ты. Не в смысле, что ты станешь сильно старше или вроде того. Не в этом дело. Просто ты изменишься, вот и все. Например, придешь в пальто. Или мелкая, которая в прошлый раз шла с тобой в паре, подхватит скарлатину, и тебя поставят с кем-то еще. Или класс поведет другая училка вместо мисс Эйглетингер. Или ты услышишь, как твои мама с папой устроили зверскую ссору в ванной. Или пройдешь на улице мимо такой лужи с бензиновыми радугами. То есть, ты так или иначе станешь другим – не могу точнее объяснить. А если бы и мог, не уверен, что мне этого хочется.