Ловчий в волчьей шкуре

– Ты… Ты откуда взялся? – хлопая глазами, пролепетал один из стражников, оглядываясь на прислоненную к каменному зубцу алебарду.

– Вот, – кот назидательно выставил когтистый палец. – Тут мы подходим к главному. Я говорил вашему господину, что охрана в замке поставлена из рук вон плохо – он не поверил. И что же?! Первый же мой обход постов выявляет позорное головотяпство и пренебрежение должностными обязанностями! И это в тот час, когда в замок направляется его высочество герцог Филиберт! У меня нет слов от возмущения, чтобы как следует выразить свое возмущение. А если б перед вами был не я, дон Котофан де Мурзик и Пусик, а шпион или, того хуже, – наемный убийца?! Да мимо вас тут можно было десяток сарацин перетащить через стену! Прямо верхом на конях! Я буду вынужден доложить. Вы не оставляете мне выбора. – Он нахмурился и вытянулся во фрунт, демонстрируя отменную выправку. – Посторонитесь!

Ошарашенные солдаты, предчувствуя гнев его сиятельства, испугано убрались с дороги, кланяясь и заверяя странное говорящее существо, что такое больше не повторится. А кот, недовольно подкручивая ус, отправился далее «проверять караулы».

Правда, следующий пост, который он незамедлительно ринулся инспектировать, располагался вовсе не там, где положено быть страже, а в опочивальне графини. Там, как это подобает в столь романтических случаях, усевшись у окна спозаранку, глядя на дорогу, ждала его прелестная Беллуча. Ждала, не смыкая глаз, чтобы не только обнять своего гиганта, но и сообщить последние новости: о том, что мыши видели, как граф спускался в лабораторию и произнес там заклинание, изгнавшее смрад и наполнившее замок благоуханием; о том, как его сиятельство запер Алину в ее покоях и приставил к ней стражу; о том, что она что-то отыскала в ее, Беллучиной, подушке, и явно что-то важное, потому что спрятала на теле; о том, что возвратился маркиз, и они с хозяином куда-то уехали…

– На теле, – со вздохом повторил страстный котабальеро, поднимая глаза к потолку, украшенному каменной розой.

– Что?! – глаза Беллучи блеснули подозрением.

– Пустое, – отмахнулся ее могучий избранник. – Это я о важности бумаг. Давай поступим следующим образом: я сейчас напишу записку, а ты отдашь ее принцессе.

– Но как?! Я же не понесу ее в зубах!

– Ни в коем случае, – отрицательно покачал головой Пусик. – В зубах – это не наш метод. Есть в нем что-то собачье, фу! Нет, – повторил он, – служба почтовых кошек должна выглядеть элегантно и конспиративно. – Полковник задумчиво оглянулся в поисках творческого решения непростой задачи. – Ага, вот, как раз то, что нам подходит. – Взгляд его упал на шелковую подвязку для чулок. – Пусть знающим людям эта лента напомнит о достойнейшем рыцарском ордене Подвязки. Отныне и навсегда так выглядит униформа кошачьей почты. – Он завязал на шее боевой подруги кокетливый розовый бант. – Записку я спрячу под него, дай знать Алине, где искать. С бумагами, конечно, она должна придумать что-нибудь другое, но как придумает – я буду ждать вестей он нее. Так, где тут у вас чернильница? – Он высунул один коготь. – Надеюсь, она все поймет и не скажет, что я писал, словно курица лапой. Согласись, для кота это звучало бы крайне унизительно.

Легко представить себе, как страдала гуральская принцесса, очутившись под домашним арестом. Как передать на этих страницах ее терзания? Слов, которые она страстно желала бы высказать графу, уважающей себя принцессе и в мыслях держать не пристало. А уж писать такое в книге – на это я бы ни за что не пошел.

Не то чтобы ее высочество настоятельно стремилась куда-то уйти или, тем паче, убежать, но сам факт, что кто-то смеет ограничивать свободу ее передвижений, оскорблял Алину до чрезвычайности. Даже много позже, по возвращении на Базу, всякий раз, вспоминая о том, она меняется в лице и начинает шипеть, подобно разъяренной кошке.

Солдаты из отряда графа де Монсени, которым выпала почетная миссия охранять «высокородную пленницу», откровенно любовались ею и потому без лишних напоминаний не спускали глаз. И это несмотря на требования ее высочества не смущать благородную даму столь пристальными и откровенными взорами. Может, лишь потому, что бравые вояки не разумеют гуральского, смысл фразы: «Че зенки выпучил, удолбок?!» – оставался для них совершенно темен. И даже совет: «Захлопни моргалы, харя немытая», – не был ими воспринят с должным пониманием.

Зато приказ графа де Монсени не разговаривать с заключенной под страхом немедленной расправы каждый из караульных понял совершенно недвусмысленно. А потому молчал, как выражается Алекс, «как рыба об забор».

Мучения очаровательной пленницы грозили достичь апогея, ибо, как ни пыталась она сорвать на ком-нибудь зло, – от этих остолопов никакого толку не добилась.