Lost in the Funhouse

Она отправит меня в офис. Вот и все.

А что будет, если я получу плохие отметки в школе?

И не поступить в колледж? И не найти работу? И умру в двадцать лет?

Ничего. Я не буду чувствовать боль.

Что будет, если я буду получать хорошие оценки в школе?

И получить похвалу от отца? И поступить в хороший колледж?

И заработать миллиард долларов?

Я буду участвовать в конкурсе камуфлированных несчастных.

А что будет, если я получу плохие отметки в школе?

И чтобы меня бил отец? И не поступить в колледж?

И переехать в деревню? И быть счастливым?

Что произойдет, если? Что произойдет, если?

Что произойдет?

Это было благочестивое время, когда слова были богом. Такие слова - те, что он слышал, те, что он сочинял, - были выстроены в стакатто-туды, висели на мрачных многоточиях, и лучше всего их было пробивать шлепками барабанной кожи или пальцами или диг-кан-ю-диг; он диг, но безумно, о да. Он стал послушно носить черное, как все хорошие битлы; по крайней мере, обычно под оксфордским воротником у него была маленькая черная черепаховая кофта. Он создавал сцену, приносил слова, которые писал (часто во время обеда в столовой Great Neck North High School или на уроках, которые ему безумно надоедали - первокурсник Гинзберг/Ферлингетти, ум направлен в другое место), приносил бонго (не конга), приносил экзистенциальные вопросы, которые в них содержались, приносил все в подземный мир (по более темным ступеням) Cafe Wha? (MacDougal около Bleecker, сердце Village cool), где он пробрался на дневную сцену - четырнадцать лет! - или, что более удобно, в соседнюю кофейню MacDougal East на Plandome Road в Manhasset, Long Island (пригородная сцена, не совсем такая крутая, но вполне пригодная).

Это был высокий бандитский кот с оскаленным ртом.

Голос теперь был скрипучим - сказывалось половое созревание.

Ему нужно было выплеснуть немного глубины, поскольку концерты в честь дня рождения не давали такой свободы. Ему нужно было разобраться с проблемами изгоя, одиночки, с тем, почему мужчина (отец) не может от меня отвязаться. Стэнли иногда отвозил его в кофейни, забирал потом, иногда даже оставался и слушал стихи сына (вместе с толерантными/обескураженными хипстерами за столиками, копавшимися, как могли), качал головой с некоторым недоверием, но ему нравилось видеть инициативу мальчика, какой она была - но все же.

Именно в это время два великих романа ударили его по лицу: один - о жизни/выживании в прекрасном отбросе, другой - о блуждании по шоссе в бесцельной погоне за сладкой истиной - "Последний выход в Бруклин" Хьюберта Селби-младшего и "На дороге" Джека Керуака, оба - благочестивейшие из благочестивых произведений. Мог ли он перестать их читать? Не мог. Он перечитал их до дыр, снова и снова, на протяжении многих лет. Трагические/меланхоличные/профанные книги о чудаках и аутсайдерах, они вдохновляли его очень и очень безумно. Он даже начал задумывать свой собственный роман, дикий и жестокий бред, который он назвал "Голосящий Мангу". Но еще большее внимание он уделял короткой форме. И вот с октября 1963-го по май 1964-го - практически весь период обучения в девятом классе - он написал, а затем исполнил тридцать одно не слишком-то неуклюжее бит-поэтическое произведение о безысходности, тоске, тоске, смятении и ярости. Таким образом, эпидермальные пожимания плечами и штрафы разоблачили себя на листах невинной тетрадной бумаги.....