Локация «Берег»

Об этом факте биографии Мечникова Александр сообщил директору Пастеровского института во время собеседования. А также добавил растроганно, что прах великого Луи был перевезен из Saint Cloud, где ученый скончался на семьдесят третьем году жизни, в Париж и захоронен в особой усыпальнице, находящейся в подвальном помещении Пастеровского института.

— Мне кажется, дух Луи охраняет здешние стены. Хочется проникнуться этой атмосферой, — подытожил Кедров свое пламенное выступление. Он с одной стороны оставался вполне искренним, однако в глубине души подсмеивался над доверчивым директором, который воскликнул:

— Вот такие ученые нам нужны!

Впрочем месье Крэйс подтвердил свою компетентность не только сентиментальной болтовней, но и работой. Александр демонстрировал педантичность, аккуратность и довольно быстро зарекомендовал себя перспективным ученым.

Теперь он взял краткосрочный отпуск, чтобы все-таки чуть передохнуть после сложнейших выпускных экзаменов и восьми месяцев работы в институте. Достав дома из шкафа выгоревшую пропыленную одежду берберов, Александр оделся, натянул коричневые высокие сапоги для верховой езды и поехал кататься по окрестностям…

У небольшой речки он спешился, пустил Джема к воде напиться. А сам, бросив на землю попону прилег, оглядев сначала заросли поблизости, нет ли там змей или еще какой живности.

Здешняя природа только очень отдаленно напоминала российскую, и разве что весной, когда Север Африки не так жарок, не так засушлив, не так уныл. Александр часто вспоминал высокие стебли Иван-чая с розовыми ажурными многоярусными соцветиями перед развалинами Кедровки. Сердце щемило от тоски и отчего-то тянуло поехать туда снова. Но как сказал Бурцев, ни о какой поездке в СССР больше не может быть и речи.

На следующий год после Всемирного фестиваля в Москве, Кедров снял виллу на лето, не поехав, как обычно, в Бизерту. На эту виллу в разное время приезжали люди, которые проводили дополнительное обучение Александра в рамках подготовки к дальнейшей работе разведчиком.

Была оговорена тайниковая связь. Кедрову приходилось посещать кладбище в Пер-Лашез, вернее, один из склепов, где Александр оставлял и забирал там же сообщения из Центра.

После фестиваля вышел и серьезный разговор с отцом. У Александра уже не было сомнений, что Иван Аркадьевич работал на СССР с 1933 года. А в 1938 году, в тот год, когда родился Александр, Кедров-старший уезжал на полгода в Берлин.

Как намекнул сыну Иван Аркадьевич он находился на озере Химзее, а затем и в Квенцунге под Бранденбургом, где Абвером были созданы тренировочные центры по подготовке диверсантов из украинских политических эмигрантов для действий на территории Польши и СССР. Кедрова-старшего пригласил полковник Роман Сушко, с которым он случайно пересекался еще в России. Если бы не просьба Миронова, Иван Аркадьевич отказался бы и в не слишком вежливой форме, но он все же принял приглашение и врачевал будущих диверсантов несколько месяцев.

Потом Кедрова-старшего отозвали, подробно выяснив детали его пребывания на базах украинских диверсантов. Судя по тому, что Иван Аркадьевич рассказал сыну именно этот эпизод, он гордился проделанной тогда работой.

Но после того первого разговора, произошедшего сразу по приезду Александра из Москвы, отец и сын больше тему работы в разведке не поднимали, словно ничего и не происходило. Правда, Александр стал подумывать, что странная история со сменой его фамилии при получении паспорта не обошлась без вмешательства Бурцева, а то и Миронова.

…Александр незаметно для себя задремал, разомлев на солнце, под журчание воды в реке. Водяная пыль из быстрой речки долетала до него, чуть освежая лицо. Стреноженный Джем бродил рядом и тихонько фыркал, шевелил ушами или усиленно принимался лакомиться травой, чавкая и вздрагивая, когда на круп садились мухи.

Вдруг Кедров почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и открыл глаза. От него отпрянула девушка в берберской одежде, полосатом красно-черно-белом, до земли, платье — хубба, без рукавов, надетом поверх тонкой блузки с расширенными книзу и расшитыми узорами рукавами, и в такой же полосатой накидке поверх черных вьющихся волос. Совсем молоденькая. На руках тонкий рисунок — менди, сделанный хной. Поверх балахона бренчала длинная, из крупных колец цепочка, закрепленная на ткани хелами — треугольниками-застежками, несущими функцию французской булавки и заодно защищающими от сглаза. Впрочем рисунки хной несли ту же функцию — охраны от дурного глаза.

— Ты кто? — спросил он по-арабски.

— Таназар.

— Ты берберка?

— Кабила, — сердито поправила она, имея в виду один из нардов берберской группы — горные берберы.

— А почему вас называют «синие люди»? — растерявшись от красоты ее чуть удлиненного лица, Александр нес вздор, не зная что говорить.

— Одежда была синего цвета, а краска плохая, окрашивала лицо, шею, руки. Они становились синего оттенка… Здесь опасно спать. Скорпионы! — показала она на камни поблизости от того места, где он прилег отдохнуть.