Людовик XIV и его век. Часть первая

— Но я имел честь сообщить вам, мадемуазель, что у меня уже есть ваша книга, — сказал Ивранд, — и в доказательство этого я прочту что-нибудь из той или другой главы.

— О, мне это бесконечно льстит, сударь; стало быть, вы сочинитель, коль скоро вас так интересуют только что вышедшие в свет книги?

— Да, мадемуазель, и вот несколько стихотворений моего собственного сочинения, которые я буду счастлив предложить вам в обмен на вашу книгу.

И он, в самом деле, принялся декламировать стихи.

— Но ведь это стихи господина Ракана! — воскликнула старая дева.

— А я и есть господин Ракан, ваш покорный слуга, — приподнимаясь, произнес Ивранд.

— Сударь, вы смеетесь надо мной! — промолвила старая дева, невероятно удивленная его словами.

— Смеяться над вами?! — запротестовал Ивранд. — Смеяться над названой дочерью великого Монтеня, героиней поэзии, прославленной девой, о которой Липе сказал: «Videamus quid sit paritura ista virgo»,[13] а молодой Хейнсий написал: «Auso virgo concurrere viris scandit supra viros»?[14]

— Ну хорошо, хорошо! — остановила его мадемуазель де Турне, невыразимо тронутая этой лавиной похвал. — Значит, тот, кто только что вышел отсюда, хотел посмеяться надо мною; а может быть, это все-таки вы сейчас смеетесь надо мною. Ну да не столь это важно: молодость всегда смеется над старостью, и в любом случае я была очень рада увидеть двух господ столь приятной внешности и столь остроумных.

Однако Ивранд не намеревался внушать старой деве мысль, что его визит был всего лишь розыгрышем, и потому он принялся так красноречиво говорить, что, в свой черед проведя с мадемуазель де Гурне три четверти часа, при расставании оставил ее вполне убежденной в том, что на этот раз она имела дело с настоящим автором «Пастушеских стихотворений».

Но как только Ивранд вышел от нее, явился, в свой черед, подлинный Ракан. Ключ был в двери. Поскольку Ракан страдал небольшой одышкой, он вошел запыхавшись и, войдя, рухнул в кресло. Услышав произведенный им шум, мадемуазель де Гурне, которая все еще пыталась догнать прекрасную мысль, убежавшую при виде шевалье де Бюэя, обернулась и с удивлением увидела нечто вроде толстого фермера, который, не произнося ни слова, отдувался и утирал лицо.

— Жамен, Жамен, — позвала она, — быстро идите сюда!

Компаньонка поспешно пришла.

— Ах, вы только посмотрите, какая нелепая личность! — воскликнула мадемуазель де Турне, не в силах оторвать взгляд от Ракана и разрываясь от смеха.

— Мадемуазель, — промолвил Ракан, который, поясним, не выговаривал ни «р», ни «с»: вместо «р» он произносил «л», а вместо «с» — «т», — челез четвелть чата я ткажу вам, зачем я пришел тюда, но плежде позвольте мне отдышаться. Какого челта вы забрались так вытоко? Ох, как вытоко, мадемуазель, как вытоко!

Понятно, что если лицо и манеры Ракана позабавили мадемуазель де Турне, то она развеселилась куда больше, услышав его тарабарщину, о которой мы попытались дать представление; но в конце концов утомляешься от всего, даже от смеха, и, когда ей, в свой черед, удалось отдышаться, она произнесла:

— А через эти четверть часа, сударь, вы мне хотя бы скажете, что привело вас сюда?

— Мадемуазель, — сказал Ракан, — я плишел поблагодалить вас за ваш подалок.

— За какой подарок?

— Да за вашу «Тень».

— За мою «Тень»? — переспросила мадемуазель де Турне, начав понимать речь, на которой изъяснялся Ракан, — за мою «Тень»?

— Да, конечно, за вашу «Тень».

— Жамен, — обратилась к своей компаньонке мадемуазель де Турне, — прошу вас, рассейте заблуждение этого бедняги: подтвердите, что я послала мою книгу лишь господину де Малербу, довольно плохо отблагодарившему меня за то, что я вспомнила о нем, и господину Ракану, только что вышедшему отсюда.

— Как это вышел отсюда?! — вскричал Ракан. — Но это я Лакан!

— Значит, вы Лакан?

— Я не говолил Лакан, я сказал Лакан.

И бедный поэт предпринял бесконечные усилия, пытаясь произнести свое имя, которое, содержа, к несчастью, ту букву, какую он не мог выговорить, оставалось все время настолько искаженным, что мадемуазель де Турне тщетно пыталась его понять.

— Сударь, — спросила она, — вы умеете писать?

— Как это, умею ли я писать? Дайте мне пело, и сами увидите.

— Жамен, дайте перо господину.

Жамен послушно подала перо незадачливому посетителю, который самым разборчивым почерком и крупными буквами вывел имя «РАКАН».

— Ракан! — воскликнула Жамен.

— Ракан? — повторила мадемуазель де Турне. — Так вы господин Ракан?!

— Ну да, — подтвердил Ракан, обрадованный тем, что его, наконец, поняли, и полагавший, что теперь его будут принимать иначе, — ну да!

— Вы только посмотрите, Жамен, на этого занятного человека, который присваивает себе подобное имя! — в гневе воскликнула мадемуазель де Турне. — Двое других были, по крайней мере, милы и забавны, но этот всего лишь какой-то жалкий шут.

— Мадемуазель, мадемуазель, — произнес Ракан, — плошу вас, поясните, что означают эти ваши слова?

— Они означают, что вы уже третий, кто сегодня является ко мне в дом, называя себя Раканом.