Людовик XIV и его век. Часть первая

Ришелье перехватил письмо, которое осажденные отправили кардиналу-инфанту, требуя у него помощи. Воспользовавшись тем же шифром, Россиньоль ответил им от имени кардинала-инфанта, что он не может помочь им и призывает их начать переговоры. Осажденные не заподозрили подлога и сдали город. Россиньоль разбогател, стал ревизором Счетной палаты в Пуатье и построил в Жювизи прекрасный дом, в котором его навещал Людовик XIV.

Что же касается отца Мюло, духовника кардинала, то это была фигура под стать Ла Фолону, с тем, однако, отличием, что один любил поесть, а другой — выпить. Предаваясь этому занятию, достойный духовник заработал нос, который, подобно носу Бардольфа, веселого товарища Генриха V, мог по вечерам служить фонарем.

И потому однажды, когда Ришелье, будучи всего лишь епископом Люсонским, примерял в присутствии Буаробера фетровые шляпы, а достойный духовник наблюдал за тем, как он этим занимается, кардинал, надев одну из них, спросил:

— Ну как, Буаробер, она мне к лицу?

— Да, ваше преосвященство, — ответил Буаробер, — однако эта шляпа была бы вам к лицу еще больше, будь она того же цвета, что и нос вашего духовника.

Отец Мюло не нашелся тогда, что ответить, но всю свою жизнь питал неприязнь к Буароберу из-за этой злой шутки.

Зато Мюло был в прекрасных отношениях с г-ном д’Эффиа, отцом несчастного Сен-Мара и в то время первым шталмейстером Большой конюшни. Однажды, когда королевский совет заседал в Шарантоне, духовник кардинала попросил первого шталмейстера отвезти его туда с собой, на что д’Эффиа с удовольствием дал согласие. Мюло направлялся в Шарантон, чтобы ходатайствовать о какой-то милости, но ему было наотрез в ней отказано. Это сразу привело его в дурное расположение духа и, поскольку с делом он покончил быстро, вызвало у него горячее желание поскорее возвратиться оттуда и отобедать. Так что он стал торопить г-на д’Эффиа отвезти его обратно в Париж; однако первый шталмейстер куда меньше торопился с возвращением. И потому он ответил, что еще не закончил свои дела.

— Выходит, — в отчаянии воскликнул Мюло, — вы хотите, чтобы я возвращался пешком?!

— Вовсе нет, господин де Мюло, — отвечал д’Эффиа, — но наберитесь терпения.

Духовник что-то проворчал сквозь зубы.

— Ах, господин де Мюло, господин де Мюло! — укоризненно промолвил д’Эффиа.

— Ах, господин Фиа, господин Фиа! — в тон ему произнес духовник.

— Что это еще за «господин Фиа»?! — воскликнул первый шталмейстер. — Вы что, не знаете, как меня зовут?

— Разумеется, знаю, — ответил Мюло, — но любому, кто удлинит мое имя, я укорочу его собственное.

И, весь в гневе, он отправился в Париж пешком.

В свое время Мюло оказал кардиналу очень важную услугу: когда Ришелье был сослан в Авиньон, Мюло продал все, чем владел, и привез изгнаннику три или четыре тысячи экю, в которых тот крайне нуждался. Так что он мог кому угодно сказать правду в глаза и ни с кем не церемонился. Происходило это главным образом в связи с плохими винами, к которым он был непримирим. Как-то раз, когда Мюло обедал в доме у г-на д'Аленкура и остался недоволен вином, которое ему подали, он подозвал лакея, наполнившего ему стакан, и, взяв его за ухо, произнес:

— Любезный, вы большой негодяй, коль скоро не уведомили вашего хозяина, который, ничего в этом не смысля, видимо, полагает, что угощает нас вином, а на самом деле поит нас какой-то кислятиной.

Достойный духовник обходился с кардиналом ничуть не лучше, чем с другими, и у него было множество поводов рассердиться на его высокопреосвященство, ибо кардинал устраивал ему все подвохи, какие только можно придумать. Как-то раз, когда им предстояло вместе отправиться на верховую прогулку, кардинал подложил колючки под седло лошади своего духовника. Как только славный каноник сел верхом, седло под его весом надавило на колючки и они впились в спину лошади, которая принялась брыкаться с такой силой, что у духовника хватило времени лишь на то, чтобы спрыгнуть на землю. Увидев, что Ришелье хитро улыбается, Мюло догадался, от кого исходил этот подвох, и, поскольку бедняга едва не сломал себе шею, он в страшном гневе подбежал к кардиналу и воскликнул:

— Да вы и в самом деле злой человек!

— Тсс! — обронил высокопреосвященнейший кардинал. — Тсс, дорогой Мюло, а не то я прикажу вас повесить!

— Это за что же?

— Так ведь вы разгласили тайну моей исповеди.

Славный каноник уже не впервые впадал в такой грех.

Однажды, когда кардинал спорил с ним, сидя за обеденным столом, и, по своей привычке, до крайности поддевал его, разъяренный Мюло вскричал:

— Выходит, вы ни во что не верите, даже в Бога?

— Почему это я не верю в Бога?! — воскликнул кардинал.

— Ну а как же, — продолжал разгневанный духовник, — не станете же вы говорить сегодня, что верите в Бога, если вчера на исповеди признались мне, что не верите в него?!

Таллеман де Рео, который приводит эту забавную историю, ни слова не говорит о том, как его высокопреосвященство воспринял эту шутку своего духовника, чуть более резкую, чем все прочие.