Бекингем не особенно встревожился из-за этой угрозы, и прежде всего потому, что она уже так часто доходила до его слуха, что в конце концов он к ней привык. И потому он спокойно продолжал приготовления к войне, не принимая никаких мер предосторожности для сбережения собственной жизни.
Однако 23 августа, в ту минуту, когда после аудиенции, данной им в доме, где он жил в Портсмуте, герцогу де Субизу и посланцам Ла-Рошели, Бекингем вышел из своей комнаты и обернулся, чтобы сказать что-то герцогу де Фриару, он внезапно почувствовал сильную боль в левом боку, сопровождаемую леденящим чувством ужаса. Заметив убегавшего человека, он поднес руку к груди, нащупал рукоятку ножа и, тотчас вырвав его из раны, воскликнул:
— Ах, негодяй! Он убил меня!
В то же мгновение он упал на руки тех, кто его сопровождал, и умер, не сумев произнести более ни слова.
Возле него, на полу, валялась шляпа, и в ней нашли бумагу, на которой были написаны следующие слова:
И тогда из всех окон раздались крики:
— Держите убийцу! У него голова непокрыта…
На улице, в ожидании выхода герцога, прогуливалось много людей, но лишь один человек в этой толпе был без шляпы: чрезвычайно бледный, он, тем не менее, казался совершенно спокойным и уверенным; все кинулись на него с криком: «Вот убийца герцога!»
— Да, — ответил этот человек, — это я убил его.
Убийцу задержали и препроводили в суд.
Там он дал показания и заявил, что думал спасти королевство, убив того, кто своими дурными советами губил короля. Кроме того, он неизменно утверждал, что у него нет сообщников и что к этому убийству его побудила вовсе не личная ненависть, для которой не было никакого повода.
Тем не менее было выяснено, что этот человек, будучи лейтенантом, дважды просил герцога дать ему чин капитана, и герцог дважды отказывал ему в этой просьбе. Звали его Джон Фелтон; он умер, проявив твердость фанатика и спокойствие мученика.
Понятно, какой отзвук известие о смерти Бекингема получило в Европе, а особенно при французском дворе. Когда Анне Австрийской объявили о гибели герцога, она едва не лишилась чувств и из уст ее вырвалось неосторожное восклицание:
— Это невозможно! Я только что получила от него письмо!
Но вскоре никаких сомнений в достоверности этого известия не осталось, и подтвердить королеве ужасную новость взялся сам Людовик XIII по возвращении в Париж. Он сделал это, кстати, проявив всю желчность своего характера и не потрудившись скрыть от жены радость, которую доставило ему это событие.
Королева, со своей стороны, была столь же откровенна, как и он. На глазах у всех она затворилась с теми, кто входил в ее ближайшее окружение, и эти люди стали свидетелями ее долгих слез. Более того, время, успокоив ее горе, так никогда и не смогло изгладить из ее памяти образ красивого и благородного герцога, который ради нее рискнул всем и которому, как она всегда полагала, подозревая в причастности к его гибели Ришелье и Людовика XIII, его любовь стоила жизни.
И потому ее близкие, зная сколь нежную память она хранила о герцоге Бекингеме, часто беседовали о нем с королевой, ибо им было известно, что такие разговоры доставляют ей удовольствие.
Однажды вечером, когда несчастная королева, печальная и одинокая, словно обычная женщина, сидела подле камина и с глазу на глаз вела со своим любимым поэтом Вуатюром беседу и он, казалось, погрузился в раздумья, она спросила его, о чем он думает. Вуатюр ответил ей в стихах, с той непринужденной импровизацией, какая характерна для поэтов того времени:
А утверждал Вуатюр, что красавец-герцог взял бы верх над духовником королевы, в 1644 году, то есть шестнадцать лет спустя после убийства, о котором мы только что рассказали!..
V. 1629–1638