Людовик XIV и его век. Часть первая

— Полноте! — отвечал новый коадъютор. — Я произвел подсчеты: Цезарь в моем возрасте задолжал в шесть раз больше меня.

Если предположить, что аббат де Гонди говорил правду, то у него в то время было почти восемь миллионов долга.

Эти слова донесли Мазарини, и они никак не содействовали тому, чтобы кардинал изменил свое первоначальное мнение об аббате де Гонди.

В таком положении находились люди и дела, когда в начале января 1648 года парижский народ взбунтовался по поводу указа о ввозных сборах. Семьсот или восемьсот купцов, собравшись вместе, выбрали десять депутатов, которые отправились в Люксембургский дворец к герцогу Орлеанскому, вошли в его покои и подали ему жалобу, заявив, что, поскольку их поддерживает Парламент, они не потерпят, чтобы их разоряли старыми налогами, которые беспрестанно растут, и новыми, которые изобретаются ежедневно. Герцог Орлеанский, захваченный врасплох, посулил депутатам некоторые послабления и, по словам г-жи де Мотвиль, отпустил их, произнеся дежурную фразу принцев:

— Там видно будет!

На другой день бунтовщики собрались снова; они явились ко Дворцу правосудия, толпой хлынули в него и, отыскав там президента де Торе, сына д’Эмери, главноуправляющего финансами, стали кричать на него, называя его сыном тирана, оскорбляя его и угрожая ему. Но, под защитой нескольких своих друзей, он сумел вырваться из их рук.

На следующий день настала очередь Матьё Моле. Они напали на него, как накануне это происходило с президентом де Торе, и грозили отомстить ему за те обиды, какие им хотели причинить. Однако он отвечал им, что если они не замолчат и не подчинятся воле короля, то он велит поставить на площадях виселицы и немедленно повесить всех зачинщиков бунта; в ответ на это мятежники заявили, что если виселицы будут поставлены, то на них повесят неправедных судей, которые из раболепства перед двором отказывают народу в справедливости.

Между тем к бунтовщикам подоспело новое подкрепление, пришедшее со стороны докладчиков Парламента. Так как Мазарини, по своей скупости, думал лишь о том, как беспрестанно выкачивать деньги, причем со всего и всеми возможными средствами, то он увеличил состав докладчиков Парламента, назначив двенадцать новых чиновников. Однако докладчики, купившие свои должности весьма дорого, понимали, что такое добавление двенадцати новых членов в их состав приведет к снижению цены этих должностей и, когда они пожелают продать эти должности, им удастся выручить за них не более того, что они заплатили за них сами; и потому, заранее досадуя на ущерб, грозивший им в будущем, они отказались принимать судебные жалобы частных лиц, на святом Евангелии поклялись друг другу не мириться с этим увеличением их состава и сопротивляться всем гонениям со стороны двора и пообещали, что если вследствие их неповиновения кто-нибудь из них лишится своей должности, то они сделают складчину и возместят ему денежные потери.

С этим они отправились к кардиналу Мазарини, и один из них, по имени Гомен, говорил с ним от лица всех так дерзко, что министр был крайне удивлен. В тот же день у королевы состоялось заседание совета. На него был приглашен д’Эмери. Положение главноуправляющего финансами было незавидным: ему предстояло иметь дело со всем народом, который начал роптать на него. Он разъяснил обстановку. Послали за первым президентом, а также генеральным прокурором и генеральными адвокатами. Совещание было долгим и бурным, но никаких решений на нем принято не было. После него принц де Конде и кардинал отправились ужинать к герцогу Орлеанскому.

В течение ночи, последовавшей за этим днем, в разных кварталах Парижа раздавались выстрелы. Начальник полиции был послан узнать, от кого исходят эти выстрелы и что они означают. Горожане ответили ему, что они проверяли свое оружие, чтобы выяснить, можно ли им пользоваться, ибо, если министр будет продолжать душить их поборами, они намерены последовать примеру неаполитанцев. Напомним, что слух о восстании в Неаполе дошел до Парижа за несколько дней до этих событий. В то же самое время неизвестно откуда взявшиеся люди бегали из дома в дом, советуя горожанам запастись порохом, пулями и хлебом. В воздухе ощущалось дыхание бунта, столь странное в те времена, когда смуты были редки, и столь легко узнаваемое теми, кто хоть раз его обонял.

Все это происходило в ночь с пятницы на субботу.

В субботу утром, когда королева отправилась на мессу в собор Парижской Богоматери, как она это обычно делала в такой день, ее провожали до самой церкви около двух сотен женщин, которые громко кричали, требуя правосудия, и пытались встать перед ней на колени, чтобы разжалобить ее, но телохранители не давали им сделать это, и королева, гордая и надменная, шла мимо них, не слушая их жалоб.