Люблю и ненавижу

— Если проснешься — меня нет, поешь что-нибудь сам. Найдешь в холодильнике.

— А ты где будешь?

— Ну, милый мой, ты совсем забыл: я ведь работаю. Часов в шесть вернусь. А может, и раньше сегодня. Постараюсь отпроситься.

— Постарайся. — Он улыбнулся. И тут же невольно застонал.

— Больно? — пожалела она.

— Есть немного. Ладно, сплю. Все. — Он закрыл глаза.

Она смотрела на него, чуть склонив голову, с легкой жалостливой улыбкой. Потом вышла, а когда хлопнула входной дверью — он уже не слышал, спал.

…Проснулся Петров оттого, что услышал чьи-то шаги — совсем рядом, у изголовья. Открыл глаза. На краешке стула, улыбаясь, сидела Наталья. Шторы были полузакрыты, в комнате настаивались сумерки.

— Который час? — встрепенулся Петров.

— Неужели ты так и не вставал? — продолжала улыбаться Наталья.

— Нет.

— Ну и засоня… Шестой час, а ты все дрыхнешь. Вставай, я столько вкуснятины принесла. Сейчас будем ужинать.

— А я заслужил? — Петров, кажется, оживал, раз начал потихоньку шутить.

— А вот этого я не знаю. Но ты мой гость. А гостей нужно хотя бы раз в день кормить, чтобы они не умерли с голоду.

— А то еще хоронить придется, — в тон ей добавил Петров.

— Нет, этого мы не допустим. Ну, вставай! Я пошла пока на кухню…

Петров накинул халат и хотел было уже выходить из комнаты, как Наталья снова вернулась, держа на руках, как подарок, выстиранную и выглаженную одежду Петрова: брюки, рубаху, майку, трусы, носки.

— Что это? — пробормотал Петров.

— Не узнаешь? На — одевайся.

— Когда ты успела? — Он не верил своим глазам.

— Утром еще. Когда ты спал…

— Ну, ты даешь! — в искреннем восхищении воскликнул Петров. — Да тебе цены нет! Слушай, познакомь меня со своим Дмитрием. Хочу взглянуть на человека, который решился разойтись с такой женой.

— Не стоит он того, чтоб с ним знакомиться.

— Плохой?

— Просто недочеловек еще.

— Как это? — поразился Петров, услышав слово, которое показалось ему необычайно ярким, емким.

— Да что о нем говорить… Лучше одевайся, и идем ужинать.

Белье пахло чистотой, утюгом, оно туго облегало тело, наполняя его бодростью, свежестью. А джинсы, слегка севшие после стирки, буквально обтекали ноги, сидели на Петрове как литые. Ай да Наталья! Не только постирала, но и заштопала, и выгладила, — а где заштопала, даже и не видно. Ярко-розовая рубашка (жаль, запонки потерял), приталенная по моде, сидела на нем тоже как литая, и Петров почувствовал себя заново рожденным.

— К тебе можно? — спросила из-за двери Наталья.

— Ну еще бы! — радостно закричал он.

Она вошла, держа в руках новые темно-коричневые, с фигурными пряжками, туфли.

— Что это? — оторопел Петров.

— Туфли. Не босиком же тебе ходить.

— Ты — купила — мне — туфли? — выделяя каждое слово, проговорил пораженный Петров.

— Купила. По знакомству, конечно.

— Да откуда ты знаешь мой размер?!

— А твой старый ботинок? — Она кивнула за дверь. — Вон валяется под порогом.

— Ну, Наталья, век мне не рассчитаться с тобой! Коли б можно, расцеловал бы тебя!

— В чем же дело?

— Можно?!

— А что ты так удивляешься?

— Ты же была такая недотрога…

— А ты хотел, чтобы я с первого раза бросилась незнакомому мужчине на шею?

— Да черт его знает, чего я хотел… — Он подошел к ней и по-братски трижды расцеловал ее в щеки. — Спасибо, Наталья! Спасибо, что ты есть на свете!

— Ой, задушишь! — притворно закричала она и зарделась розовым румянцем.

Петров сел на стул.

— Можно надевать?

— Конечно!

Туфли были прекрасные, югославские, богатые, и сидели на ноге так, как будто он сам их десять раз примерял, прежде чем купить.

— Слушай, да таких и в Москве не найдешь.

— Я же говорю — по знакомству достала.

— И дорого стоят?

— Пусть это тебя не волнует. Это мой подарок.

— Ну, слушай, это уж слишком… Я подарков от женщин не принимаю.

— А от меня примешь! — Она смотрела на него так, будто она была его мать, а он — любимый, но не совсем послушный сын.

— Но это же разорение для тебя…

— Да о чем ты говоришь!

— Нет, правда…

— Все, забыли об этом. Пошли. — И она, как маленькому, подала ему руку. Пришлось подчиниться, и Петров, став в туфлях еще выше и стройней, зашагал следом за Натальей. В коридоре он увидел свой плащ, «дипломат», спортивную сумку.

— Забрала?

— Конечно.

— Нет, ты просто клад какой-то, а не женщина. Откуда ты такая взялась?

— Ниоткуда. Вот, в Ярославле живу.

На кухне, оглянувшись на Петрова (здесь горел яркий свет), Наталья рассмеялась:

— Нет, не могу! Как же они разукрасили тебя!

— Смешно?

— Знаешь, извини, но, ей-богу, смешно! Никогда бы не подумала, что такое могут сотворить с тобой. С тобой!

— Между прочим, то же самое думал и я.

Кухонный стол был уже сервирован. Две тарелки, две вилки, два ножа. Тонко порезанный лимон, густо посыпанный сахаром. Открытая банка шпротов. Маринованные огурцы и кочанная капуста. Маслины. («Маслины-то откуда?» — присвистнул про себя Петров.) Посредине — коньяк, две серебряные рюмки с позолотой изнутри. И по всей кухне — аромат жареного мяса.

— Садись… С минуты на минуту будет готово мясо… По-польски!

— Ну и ну! — только и сказал Петров.