Любимец зрителей

Она достает бинокль из футляра и поднимается на чердак, его освещают лишь несколько слуховых окошек, к которым дождь и ветер прилепили опавшие листья. Она не без труда — дерево сильно рассохлось — открывает круглое оконце: отсюда виден и парк, и пруд, и огромный луг, где недавно появившийся на свет жеребенок тянет шею к материнскому животу, чтобы напиться благодатной влаги. Как только бинокль наведен, весь пейзаж в красно-коричневом обрамлении бросается в глаза. Спрятаться можно только в ветвях каштана, одиноко растущего перед лесом, оттуда все прекрасно обозревается. Но ничто не шелохнется в его кроне. Сквозь просветы в листве нетрудно разглядеть все большие ветви. Никто там не засел. Наблюдают, стало быть, не оттуда. И не с деревьев на опушке — там тополя и березы, на них слишком неудобно забираться. Откуда же тогда? Возле пруда все пустынно. А дальше — это слишком далеко. Все сливается в неясные штрихи. Никто ни за кем не следит. Это блеф.

Приложив пальцы к глазам, Ирен успокаивает горящие веки, затем смотрит на аллеи, ведущие к пруду. Обычно Амалия останавливается на полдороге, в беседке, увитой ломоносом, садится там, легонько покачивая ногой коляску, в которой спят оба ребенка. Но сегодня Амалия не выходила. Однако исчезновение Жулиу не повод, чтобы Патрис не гулял. Она бросает последний взгляд, оценивающий обстановку. Они солгали.

Ирен чувствует себя несколько увереннее, на душе спокойней, и она может заняться Амалией. Она идет в «музей», кладет бинокль в футляр и подходит к детской. Теперь, когда она знает, что никто не наблюдает за ними, даже больше: никто не может за ними наблюдать, ей дышится легче. Надо быть помягче с Амалией, убедить ее, что она может выходить без страха, что бояться ей нечего, прогулка и ей не повредит, ей самой полезно глотнуть свежего воздуха.

Патрис спит. В соседней комнате Амалия лежит на постели. Завидев Ирен, она приподнимается.

— Мадам, простите меня, — шепчет она. — Я не знаю, что со мной. Мне тут больно.

Она массирует себе живот. Ирен тут же думает, что у нее аппендицит. Только этого еще не хватало! С этой несчастной Амалией надо быть готовой решительно ко всему. Ирен берет ее за руку, прикладывает ладонь к ее лбу. На нем испарина.

— Так что у вас болит?

— Какая-то тяжесть, и потом, здесь у меня колет.

— Разденьтесь.

— Чтобы я…

— Давайте, давайте… скорее… Мне бы не хотелось вызывать врача… Представляете, как это сейчас некстати!

— Но я не виновата.

— Никто и не говорит, что вы виноваты. Не будьте смешной. Повернитесь на бок.

Сильно нажимая, она пальпирует живот служанки, Амалия стонет. Под ребрами Ирен обнаруживает болезненную точку.

— Здесь… Ведь здесь, да? Я знаю, что это. Печенка, черт побери. У меня было то же самое после рождения Патриса. Вы просто слишком нервничаете, вот в чем дело.

— А мне вернут Жулиу?

— О! Вы, ей-богу, несносны. Раз я вам говорю, значит, так и будет. Можете мне верить.

— Мсье согласится заплатить?

— Придется. Выкиньте это из головы, Амалия. Это наши дела. И без вас они не так просты… Ладно. Все, что от вас требуется, это чтобы вы позволили вас лечить. Я вами займусь. Ни о чем не беспокойтесь.

В аптечном шкафчике Ирен берет таблетки. Она растворяет их в стакане воды, возвращается, на ходу взбалтывая питье.

— Выпейте вот это. Это безобидное обезболивающее лекарство. Потом поспите. Франсуаза приготовит вам пюре.

— Я не хочу есть.

— Да, но Патрис…

Ирен вовремя прикусывает язык. Она хотела сказать: «Патрис-то хочет есть».

— Послушайте, — говорит она, — необходимо продолжать кормить малыша. Нельзя же так просто лишить его грудного молока. Я позову доктора Тейсера.

— Но мсье Бебе такого хрупкого здоровья, — возражает Амалия.

— Что поделаешь, немножко и он пострадает. Может быть, чуть-чуть помучается, но что уж тут поделаешь, мы все мучаемся. Вы что думаете, я не страдаю?.. Отдыхайте хорошенько. Если Патрис заплачет, я им займусь.

И она уходит, а в гостиной уже сидят ее муж и комиссар. Дом становится театром. Один актер уходит. Появляется другой. Достаточно отвернуться, и картина меняется.

— Так вот, — продолжает комиссар, — я говорил мсье Клери, — запись разговора я конечно же прослушал, — я говорил ему, что похитители, похоже, не профессионалы… Складывается такое впечатление… ну, не знаю… голос, тон… кто-то очень грубо работает… Вы должны по-прежнему настаивать на своем. Когда они позвонят снова, попросите доказательства, что ваш сын жив… Это будет означать, что вы согласны на переговоры, но решили не идти у них на поводу. И заметьте, мадам, вашему маленькому Патрису ничего не грозит. Он для них слишком ценный капитал. Но в подробных делах необходимо дойти до какого-то предела. Мсье Клери совершенно со мной согласен.

Клери кивает, и пепел сигареты оставляет серый след на его галстуке.