Любимец зрителей

— Это невозможно, — говорит Клери. — Прежде всего у меня нет четырех миллионов ни наличными, ни в банке…

— Я повторяю: четыре миллиона.

— Да подите вы к чертовой матери! — кричит Клери голосом, дребезжащим от ярости. — Три с половиной я еще, может, и смог бы… Хотя и это не наверняка. Поймите же, от меня это не зависит. Мне надо все устроить, переговорить с людьми… Сейчас, если вам угодно знать, у меня есть три миллиона… Они в вашем распоряжении, хоть сейчас…

В трубке раздаются короткие гудки.

— О! — вскрикивает Клери. — Если бы я мог свернуть шею этим сволочам!

Нотариус пытается успокоить его.

— Вы были великолепны. Как вы предложили им эти три миллиона… это вышло так естественно! Они знают, что время работает против них. И потому три миллиона сейчас или четыре через неделю… на мой взгляд, им нечего колебаться.

Клери медленно кладет трубку.

— Мне не нравится, как они обрывают разговор, — говорит он. — Это ведь значит, что они не согласны ничего обсуждать, разве нет?

— Я скорее думаю, что они размышляют. Держу пари, что они позвонят вам еще до вечера. Моральное преимущество на вашей стороне. Да, да. Я в этом убежден. А вы нет?

Нотариус обращается к Ирен, которая все еще держит отводную трубку. Клери кладет трубку на место.

— Может быть, — говорит она. — Жаль, что комиссар ушел. Он бы нам что-нибудь посоветовал.

— Этот разговор записан, не сомневайтесь, — уверенно заявляет нотариус. — Он будет детально изучен и разобран. У полиции есть такие возможности, о которых мы и не подозреваем.

Долгое молчание. Каждый углублен в свои мысли. Леон Мофран приглашает к столу.

— Я что-то не голоден, — говорит мсье Марузо.

— Давайте пойдем, — просит Клери. — Я сыщу отменного бургундского, и оно слегка освежит нам мозги.

Это похоже на траурную трапезу. Слышен только приглушенный звон приборов. Одно-два слова, не больше. Старый Мофран, великолепно вышколенный, скользит за спинами обедающих, подает приборы с некой грустной доброжелательностью. Разлив кофе по чашкам, он исчезает, и Клери идет за коробкой сигар.

— Все, что мы можем сделать, — заключает он, будто мысли их развивались в одном русле, — прежде всего позаботиться о том, чтобы большая часть суммы была в купюрах по сто франков. А потом посмотрим, что будет.

— Если позволите, дорогой мой Жак, — начинает нотариус, — я скажу, что тут меня беспокоит… Оглядываться назад, конечно, незачем… Но все-таки, между нами говоря, следовало ли обращаться в полицию?.. Пока что я был с вами полностью согласен. Но теперь я все время задаюсь вопросом, может, надо было действовать тайно. Я знаю… решение принималось мгновенно. И будь я на вашем месте… если бы сына похитили у меня… Да, что бы я сделал, если бы моего сына украли? Пожалуй, лучше таких вопросов избегать.

Альбер берет сигару, разминает ее и перед тем, как зажечь, нюхает. Ирен с досадой смотрит на него. Он с наслаждением пускает клубы дыма.

— Давайте покончим с цифрами, — говорит Клери.

Мужчины возвращаются в кабинет, а для Ирен начинается ожидание. Она привычна к праздности, когда не жаль убивать время. Идешь куда тебя ноги несут, то к пруду, то к конюшням. Взгляд вытеснил мысль. Он блуждает в пространстве, фиксируя то полет бабочки, то форму облака. И пара капель дождя вовсе не противна. Прислоняешься к дереву. Она вспоминает… Все это было раньше. Есть такие лягушки, которые ползают по коре деревьев. А вот уже скоро пора и чай пить. Тут и вечер наступает. Но сейчас! Вместо этой огромной пустоты, в которой мир отражался как в кристалле, вдруг ощущаешь, что у тебя живой организм, в нем течет кровь и есть нервы, все в нем взбунтовалось и зажило собственной жизнью, а в данную минуту он к тому же навязывает состояние паники. Бесполезно делать вид, что тебе на это наплевать, и уговаривать себя, что «все как-нибудь устроится. Я ничем помочь не могу». Дыхание перехватывает. Как можно забыть, что они сказали: «За вами следят». Значит, они здесь, засели в засаде у ворот, а может, и в парке, среди деревьев? Но Жюссомы видят все, что происходит на дороге. И ничего необычного они пока не заметили. Да и кто осмелится прятаться на дереве, так близко от замка?

И все-таки Ирен хочет все выяснить. Она знает, что это впустую, что она просто теряет время. Но она должна двигаться, делать хоть что-нибудь, как-то участвовать, даже если от этого не будет никакого толку, в борьбе с неуловимым врагом. И потому она спешит в свой, как она его называет «музей», чтобы взять там бинокль, служивший ей в свое время, когда ее приглашали на главные конные испытания: соревнования на Приз Триумфальной арки или на Приз Америки. Ее «музей» — это маленькая комната напротив спальни, где стоят ее трофеи. Она реже и реже заглядывает туда. И не испытывает никаких сожалений. Желание соперничать, бороться, побеждать мало-помалу исчезло совсем. Разве что на фотографии лошадей, которые помогали ей приходить первой, она порой еще дружелюбно поглядывает. Все это принадлежит давно минувшему прошлому, прошлому до Патриса.