Любимец зрителей

— Мы предвидим и такой вариант, мсье Клери. Все, понимаете, буквально все предусмотрено. Поэтому я еще раз прошу вас: набейте свой чемодан старыми газетами, чтобы по этому поводу не волноваться. Потерять деньги было бы слишком глупо! Видите, мы обо всем думаем. Вы выйдете из дому в половине двенадцатого и спокойно отправитесь в путь.

— Но… если все сорвется?

— Не сорвется! Это не может сорваться, потому что мы имеем дело с людьми не из преступного мира, а с какими-то жалкими типами, действующими по наводке вашей бывшей служанки. С дилетантами. Мсье Клери, вы что же, не верите, что мы не меньше вас думаем о вашем сыне? Даю вам слово, это так, мы тысячу раз взвесили ситуацию. Мы же не наугад все делаем. Сохраняйте хладнокровие и позвольте действовать нам. Победа предрешена. Я могу на вас рассчитывать?

— Хорошо.

— Вы не повезете деньги?

— Нет… Но это в ваших интересах, не ошибиться. Если же!..

Клери обедать не стал. Он ходил взад-вперед по комнате, как хищник в клетке. Ирен, приняв снотворное, в девять часов отправилась к себе. Амалия спала. Патрис лежал с открытыми глазами и сосал палец. Ирен прошла мимо кровати не остановившись, чтобы не привлечь внимания ребенка. Не успела она дойти до своей спальни, как Патрис заплакал. Это было начало ужасной ночи. Когда стонет животное, его хочется погладить. Когда пищит ребенок, его хочется побить. «Пусть покричит! — подумала Ирен. — В конце концов все равно успокоится». Но скоро ей пришлось понять, что он не замолчит. В своих завываниях он черпал силы для того, чтобы вопить еще пуще. Он захлебывался криком. И вдруг, неожиданно испугавшись, она поняла: «Ему не хватит дыхания. Он задохнется». Но как пловец, запасшийся воздухом перед тем, как нырнуть на большую глубину, он громко дышал и хрипел, до кашля, и уже готовился издать новый вопль, режущий ухо, словно скрип мела по доске. Ирен сжимала кулаки, она чувствовала, что гнев зреет в ней, будто фурункул. Кто же окажется сильнее? Ирен уступила и взяла ребенка на руки. Амалия по-прежнему спокойно спала, оглушенная снотворным, и Ирен пришлось сдержать себя, чтобы не обругать ее.

«Ля… ля… ля… бай… бай… бай». Она попыталась изобразить нежный тон, и ребенок удовлетворенно посмотрел на нее, взгляд его был похож на взгляд взрослого хитреца. Ирен тихонечко ходила по комнате: она видела, что так делала Амалия. Однако вскоре, устав, она с бесконечными предосторожностями положила ребенка в кроватку. Он тут же побагровел, неистово задергал головой из стороны в сторону и издал такой пронзительный вопль, что его было слышно на весь дом. На площадке раздались тяжелые шаги Клери. Он с размаху открыл дверь.

— Ну что, спектакль кончился, нет?

— Что же вы хотите, чтобы я сделала?

— Но, Господи, вы же мать. Придумайте что-нибудь, а если не справитесь, придется мне его заставить замолчать. Я работаю, и работаю ради него. Так что у каждого свои занятия. Я не желаю его больше слышать.

Дверь хлопает. Раздраженные шаги все дальше и дальше. Ирен плачет от злости. Она хватает Патриса. «Маленькое чудовище! Если бы ты знал, чего избежал, может, вел бы себя потише!»

Она принялась снова прогуливаться с Патрисом на руках из своей спальни в детскую и обратно. Потом, сдавшись, она положила ребенка рядом с собой, как это делала Амалия. От него довольно резко пахло, но она была слишком усталой, чтобы перепеленывать его. Она потихоньку успокоилась, но, лежа на спине, не осмеливалась устроиться поудобнее из страха потревожить ребенка. Поглядывая искоса, она наблюдала за ним. Он лежал по-прежнему с открытыми глазами и, будто маленький тупой зверек, упорно запихивал себе в рот кулачок. Как охотно заплатила бы она требуемый выкуп и даже больше, чтобы вернуться назад, в те времена до замужества, когда она была свободна и телом, и душой. Она тогда не понимала, как была счастлива… Она властвовала над лошадьми, они дарили ей свою силу и свою легкость. Теперь ей помнились только праздничные дни, музыка, рукоплескания. А после этот гном начал расти в ее чреве и отнял у нее радость жизни. Как в жестокой сказке все кончилось вместе с первым криком новорожденного.

Она с осторожностью попробовала улечься на бок, но, как только удобно устроилась и пригрелась, ребенок принялся стонать, а потом дергаться, как маленький звереныш, попавший в ловушку. Ирен обернулась.

— У тебя болят зубки, — прошептала она. — Ты решил не давать мне спать.

Когда он застонал еще громче, она просунула палец в открытый ротик и почувствовала, что десны распухли. Она легонько почесала их.

— Ну, не сжимай же так сильно мой палец, маленький грубиян. Ты мне делаешь больно.

Он попытался сосать ее палец и вдруг, разозлившись, заорал снова. Она поспешно встала, взяла его к себе на плечо, и изнурительные прогулки вокруг спальни затянулись так надолго, что она и не знала, сколько на самом деле прошло времени. «Так себя губить ради этого, — думала она между двумя зевками, когда у нее на минуту наступало просветление. — И к тому же мне еще и стыдно, потому что я вижу, какая я. Это слишком несправедливо!»