Лицей 2021. Пятый выпуск

Мадам Эдер каждый раз задевало, что дед никогда не рассказывал про годы, когда они встретились и поженились, как про важные для себя периоды, и принимала это близко к сердцу, поэтому называла его склонность предаваться воспоминаниям таким аналитическим способом чем угодно — конспирологией, теорией заговора, бредом сумасшедшего, сектантством, полной чушью и даже «пятой колонной» — но только не осведомлённостью, например.

— Что было в восемьдесят девятом? — как бы невзначай, но грозно интересовалась она, снимая с языка табачную пылинку.

— А что тогда было? — закатывал глаза мой дед, силясь найти подсказку на потолке. — Мы поженились.

Тогда мадам Эдер подходила к нему и по-драконьи выпускала в его лицо белое облако дыма — знала, что он такие штучки презирает. А он понимал, что экзамен был провален, и ему двойка. На его вопрос, что он опять сделал не так, она всегда отвечала одинаково: «Подумай об этом завтра, когда будешь пялиться в свой потолок!» — и, хладнокровно поцокивая каблуками, самоустранялась.

«Когда мы с ним встретились, — рассказывала как-то раз мадам Эдер „под хмельком“, — он очень смущался. Я ему показалась какой-то недосягаемой. Нас познакомили, по-моему, после „Войны и мира“, где я играла Элен. Он тогда сказал мне: „Вы чисто спели!“ Это был такой комплимент, — медленно моргала она своими пьяными ресницами. — Я была для него хорошим уровнем, он прилично не допрыгивал, но потенциал был налицо. Это ведь главное, нет? Я не про музыку, разумеется».

На тот момент он был уже известным в музыкальных кругах и писал произведения для европейских кинопостановок. И вопрос, насколько её длинная шея вообще могла считаться для него хоть каким-то уровнем, навсегда так и остался открытым. Когда в начале 90-х Цюрихская консерватория сделала ему сказочное рабочее предложение, постсоветское музыкальное общество не смогло этого пережить. Журнал «Музыкальная жизнь» написал про него: «В данном случае пианисту либо неподвластен обычный ровный тон исполнения, либо он сознательно предпочитает им не пользоваться. Если рассматривать фортепианный звук как эквивалент голоса, то он либо шепчет, либо кричит, из-за чего в наиболее эмоциональных пассажах выдаёт каскад неверных нот. Но может ли музыкальная неотразимость его выступлений компенсировать неверные ноты? Нет никого более непредсказуемого в этой профессии, чем случайный человек, который превыше всего в своей музыке ставит эпатаж и несдержанность».

Статья называлась «Уверенность на грани самонадеянности» и была посвящена сомнительной истории позднего восхождения моего деда в музыканты, а также касалась реакции мадам Эдер на замечания о том, что таким выскочкам, как мой дед, не место в заграничных консерваториях. Когда журналисты её спросили, что она думает по поводу всех тех, кто нелицеприятно высказывался в адрес её мужа после того, как он получил приглашение в Швейцарию, она в свойственной ей манере непосредственности на грани сюрреализма зачем-то ответила: «Уверена, господь их тоже слышал, и они все уже давно мертвы».

Вообще-то мой дед и не собирался никуда ехать — он плохо знал язык и считал, что уже слишком поздно для подобных поворотов судьбы, но, когда всё музыкальное сообщество, которое ещё вчера заглядывало ему в зубы, вдруг решило проводить его в Швейцарию с «песнями и плясками», он посчитал, что спасать своё реноме всё же придётся за границей.

«Нет, у меня не завышенная планка. Она у меня просто не заниженная, — говорил мой дед в одном интервью. — Вопрос завышенных ожиданий в моей жизни никогда не стоял. Я вообще никогда ничего не ждал. Ждать чего-то — боль сердечная. Моя жена, мать моего сына, всегда говорила, что я просто везучий человек. В чём-то я с ней согласен — мне всегда очень везло на людей. Индивидуальности в чистом виде как таковой не существует. Человек — это всегда отпечаток каких-либо социокультурных влияний. Но должны ли мы оправдываться за это — большой вопрос. Моя внучка считает меня самураем от музыки, потому что мне постоянно приходится отбиваться от вопросов о корреляции сути моих произведений с названием. И ещё она говорит, что у самурая нет цели, есть только путь. Это забавно, но, знаете, очень напоминает правду. Поэтому нет, я ничего ни от кого не жду».

17