Лицей 2021. Пятый выпуск

10

«Она считает, что окрошка — это когда всё, что было на столе, в том числе и напитки, просто сваливают в одну тарелку и едят», — говорил мой дед.

Он был настоящим кулинаром: постоянно штудировал поваренные книги и знал всё про национальную русскую кухню. А мадам Эдер терпеть её не могла, хотя жила в России с детства. Она не понимала, как можно выносить даже запах квашеной капусты: «Зачем есть протухшие овощи?» Холодец был её болью сердечной: «Желе из копыт и хвостов?» И её самый страшный ночной кошмар — сало: «Веня, не смей это есть! Ты в своём уме? То, что весь цивилизованный мир выкидывает как отходы, ты собираешься съесть сырым? Ты что, помоечник?»

А вот интересно, как вообще люди могут друг с другом жить, если не могут друг с другом есть?

Моему деду пришлось с этим разобраться. С возникновением в его судьбе мадам Эдер ему довелось расширить свои поварские границы и стать кулинарным космополитом. К этому располагало многое — мадам была не так проста, как кажется. Несмотря на то, что она являлась французским кощеем и пищевым софистом, она много, очень много, устрашающе много ела! И, как он любил повторять, её было проще убить, чем прокормить.

Один раз я видела, как она минут за пять съела французский батон. Целиком. Мы шли из магазина по набережной, и она увлечённо рассматривала компакт-диск с треками Шанайи Твейн, который мы купили по дороге за продуктами. Спросила меня: «Точно не хочешь?» — и начала отчаянно кусать хлеб, пока не догрызла его со сверхсветовой скоростью до горбушки. А потом, как ни в чём не бывало, оторвалась от диска и сказала: «Вот даёт, а! У неё, наверное, этих „Грэмми“ уже штук сто!» — и, легко вздохнув, поделилась куцей краюшкой с лупоглазой чайкой.

Тем же вечером за ужином, заглотив три приличных куска тимбаля и запив их бутылкой вина, она всё равно чего-то ждала. Это всегда читалось в её полуголодном взгляде: вроде бы уже и поела — много, но! В раздумьях к ней довольно скоро подкралась скоротечная лёгкая икота, на какое-то время тормозящая её от нападок на оставшуюся снедь, и со словами: «Вы так медленно едите!» — она смирно закурила.

Кулинаром она, правда, была никудышным. Когда мы с дедом готовили, она заходила на кухню с бокалом вина и с безразличием спрашивала: «Чем-то помочь? Я могу что-нибудь порезать».

— Разве что себя, — говорил мой дед.

— Ну, салат-то уж точно могу, — зевала мадам Эдер.

Нет!

Мы деликатно, но категорично отказывались от её помощи. Как-то раз мы с дедом сошлись на том, что очень боимся ненароком подавиться её ногтями, которые выглядели настолько фланёрскими, что производили впечатление скорее неотвалившихся рудиментов, чем марафета. С такими ногтями пальцы нужно было использовать очень избирательно, и никто из нас не был готов отвечать за последствия своей любезности, соглашаясь на её помощь.

Не услышав в нашем единодушном ответе ничего неожиданного, мадам садилась на кухонный подоконник, поджимала свои остроконечные колени, складывала на них голову и тихонечко напивалась под наш лепет. Мы с дедом часто играли в слова. Потому что это входило в комплекс его когнитивных тренировок. С возрастом он стал очень бояться впасть в старческий маразм и потерять память. Дед рассказывал, что этот страх в нём поселила его сумасшедшая учительница по фортепиано. Поэтому он каждый день решал какие-то логические задачки, заучивал новые иностранные слова и стихи, никогда не выходил в магазин, пока не запоминал список продуктов назубок, и на всякий случай бросил курить. Ещё много гулял, а иногда мы с ним по двадцать минут проговаривали все свои действия: «Я натягиваю носки» — «А я чешу руку». Он почти что не пил алкоголь, но иногда мадам Эдер заставляла его дегустировать вина из своей коллекции.

«Веня, — победоносно шагая на моего деда с бокалом вина в вытянутой руке, говорила мадам Эдер, — это Шато Канон Ля Гаффельер. Поверь мне, боги сейчас тебе позавидуют!» — и впихивала ему бокал.

Он всегда отбрыкивался, потому что она пугала его своим грубоватым напором винного адепта, но довольно скоро капитулировал.

— Что ты так реагируешь? Я тебе не какая-нибудь там клофелинщица, это чудное дорогое вино! Не переживай, у меня нет цели тебя напоить. Боже упаси! — и, поворачиваясь ко мне, подмигивала. — Видела я однажды твоего деда под хмельком, поверь мне, нам этого не надо. Он как кот под валерьянкой.

— Это как? — спрашивала я.

— Да, и мне тоже интересно, — хлопал глазами мой дед, — как это?

— Ничего особенного, не переживай, — отмахивалась мадам Эдер. — Просто сидишь и улыбаешься. И несёшь какую-то чушь, — качала она головой сама себе. — Феерически идиотскую, если честно, — и, снова поворачиваясь ко мне, добавляла. — Твой дед становится прямо-таки краснобаем.

— Не правда! Я такого не помню! — протестовал он.