Лицей 2021. Пятый выпуск

Я помнила, что перед своим отъездом мадам Эдер завербовала меня, и по её завету я должна была выцыганить какую-то информацию или что-то понять про супостата, или хотя бы сильно его не любить. Но, как назло, фрау Шмуэль мне очень понравилась. В ней не было натянутого нерва, как в мадам Эдер, и в отличие от моего деда она говорила «классно!», а не «цимес мит компот!». Она была умиротворённая и очень понятная, и по-булочковому тёплая. Её хотелось держать за руку, не то что мадам, которая впихивала свой длинный указательный палец мне в ладонь, загибала его крючком, и шла, придерживая меня позади, как хозяйственную тележку.

— Почему ты называешь её мадам Эдер? — спросила меня «булочка».

Интересный вопрос! Когда мы знакомились, она сказала: «Я мадам Эдер». Как мне её следовало ещё называть?

— Например, бабушка, — предложила фрау Шмуэль.

Наверное, в этот момент где-то там на концерте в Антверпене наша джазистка дала петуха, почуяв неладное, но я лишь пожала плечами, глубоко ужаснувшись нелепости слов фрау Шмуэль.

— Мой муж, — вдруг сказала она, — называет «мадам» только мою бабушку, и то в шутку.

Как это муж? Какой ещё муж?

— Он альтист, — улыбнулась она.

Про альтиста было не очень-то интересно, поэтому я спросила: «Вы знаете, почему все композиции Бенджамина называются „Цветущий кориандр“?»

— Нет, — как-то легко и радостно ответила она, — он мне не рассказывал. Мне кажется, это очень личное. Признаюсь, впервые я о нём услышала как о сумасшедшем русском пианисте, который пишет музыку и всем своим произведениям даёт одинаковое название. Я просто ради интереса купила кассету с его пьесами.

— Под разными номерами! — уточнила я.

— Слава богу! — засмеялась фрау. — Но когда я его услышала, то всё поняла!

Что именно фрау Шмуэль поняла, было не ясно, но она восхищалась им всю оставшуюся дорогу. В какой-то момент градус подобострастия в её голосе зашкалил, и она из волшебной булочки начала стремительно превращаться в дешёвое пересахаренное пирожное — в такие моменты всегда начинает хотеться и в туалет, и есть одновременно, поэтому мы пошли обратно в город.

У бабушки фрау Шмуэль было уютное семейное кафе во дворике на Альбисштрассе, и фрау решила покормить меня «домашней едой». Бабушка Баша являлась не просто маленькой бабулькой, которая едва носит себя на ногах, хотя именно так и было, она считалась флагманом всей улицы! Бабушка Баша была из Одессы и умела говорить по-русски, поэтому она постоянно бубнила себе под нос: «Не дождётесь!» или «Ой-вей!». Бабушка сама выходила к гостям и обслуживала их. Она разворачивала такую деятельность, что в её кафе было не продохнуть. У неё был всего один повар и один официант, который периодически доставал её из большого пальмового горшка, когда она, теряя равновесие, заваливалась в него с посудой в руках.

«Дрэк мит фэфэр, а не пальма!» — говорила она, ругаясь на дерево.

Когда мы пришли, прекрасная бабуля вскинула руки и, весело помахивая фартуком, затарабанила на всех языках разом. А пока я жевала свои кнейдлах, а потом гефилте фиш, она время от времени присаживалась ко мне и рассказывала о посетителях её кафе.

«Это герр Штайнер, он живёт на втором этаже в том доме, он немного мэшугэнэр коп, — говорила бабушка Баша, крутя пальцем у виска. — Это фрау Уммель, она ужасная йахнэ — язык без костей. А вон тот молоденький итальянец Скварчалупи с третьего этажа — фэйг, никогда ничего не ест, но каждый день приходит с другом за шоколадным молоком».

— Бабушка Баша, а я кто?

— А ты у нас шиксэ, — вздохнула бабушка Баша.

— Не слушай её! — сказала фрау Шмуэль, отгоняя от меня бабулю.

Мне там очень понравилось. Казалось, что я в пионерлагере для взрослых: много громких маленьких старичков, говорящих по-русски, смех и вкусная еда. Я даже подумала, что если мой дед захаживал в это сочное местечко, вместо того, чтобы торчать дома с постной мадам Эдер, то я его прощаю.

После ужина пришёл сам герр Шмуэль — высокий, почти как мой дед, в очёчках, лысоватый, печальный и очень худой альтист с футляром в руках. Он долго тенью стоял за спиной фрау Шмуэль, пока она сама его не заметила.

«Иди ешь», — с каким-то изничтожающим равнодушием, которому позавидовала бы даже мадам Эдер, сказала она и отвернулась от него.

И это был конец! Мне стало его так жалко, что аж защемило сердце. В этот момент фрау Шмуэль решительно, всецело, бесповоротно и окончательно стала для меня сухарём, причём ржаным, который, черствея, отдаёт затхлой кислинкой. И ничто на свете не смогло бы этого изменить.

— Адам, — весело кричала ему бабушка Баша из кухни, — иди ешь суп, чтоб ты сдох, тебе надо поправиться! Ходишь как глист!

— Бабушка сказал, что суп готов, — перевела ему фрау Шмуэль. — Что ты стоишь? Иди! — и окатила его новой порцией безразличия.

Всё это было сплошным разочарованием! Хотя сразу было видно, у кого в семье скрипка больше.

7