Лицей 2021. Пятый выпуск

6

Однажды я провела с «пирожочком» целый день.

Разумеется, это было в отсутствие мадам Эдер. Наша семейная мадам вообще-то уже была и не актриса. Она закончила работать в театре за несколько лет до моего с ней знакомства, когда ей потихонечку перестали предлагать роли молодых гранд-кокет и вместо этого начали «подсовывать каких-то конфиданток» — наперсниц, гувернанток и кормилиц. Но как только дошло до того, что она не смогла выпросить даже субретку — молодую весёлую служанку, — мадам Эдер силой воли остановила сама себя и, хлопнув унылой театральной дверью, ушла в менее привередливый джаз.

«Там наливают и можно курить!» — говорила она, водя своим хищным когтем по морщинистой шее моего деда, когда хотела его позлить.

Он считал, что ей стоило остаться в театре. Он жалел её голос и талант, который, судя по его словам, у неё всё-таки был. А её распущенность, присущая неприкаянному по жизни человеку, печалила его даже больше, чем её саму.

— Тебе же не Арину Родионовну предлагали! — говорил мой дед. — В конце концов, можно было бы остаться и попробовать отработать так, чтобы каждая грандам захотела твою роль. Пожизненных амплуа не бывает, ты же знаешь.

Мадам Эдер часто приглашали петь джаз в её любимый Париж и в Берлин, ещё пару раз в год она участвовала в каких-то семинарах в консерваториях, а добрую половину лета проводила на всевозможных европейских джаз-фестивалях.

Тем летом, когда мы так неловко познакомились с «пирожком», мадам Эдер как могла оттягивала свой отъезд, но в середине июля ей всё же пришлось поехать на Антверпенский джаз-фест.

«Оставляю тебя лазутчиком, поняла? — говорила мне мадам Эдер, закидывая вещи в свой чемодан. — Враг не дремлет. Потом доложишь обо всём, что происходило. Хорошо бы тебя ещё заслать в рекогносцировку! В общем, попросись с дедом на работу, пусть он тебя возьмёт с собой на репетицию в Тонхалле. Скажи что-нибудь, например, что тебе скучно одной. Лучше всего в понедельник, когда происходит передача „Нутеллы“».

Мадам Эдер продолжала выдёргивать из своего бездонного шкафа вещи, и чем дальше она копала, тем больше радовалась. Вывалив на кровать полутораметровую кучу одежды, она окинула её широким восторженным взглядом неофита, узревшего истину, а потом выцепила из середины пару футболок, кое-как вытащила свои растянувшиеся в бесконечном шпагате джинсы, кинула их в чемодан и на этом закончила сборы.

— Ты вообще понимаешь, о ком я? — выкатывая чемодан в холл, продолжала мадам Эдер. — Я говорю о нашей селёдочной дилерше.

Я кивала. Мадам Эдер мне правда нравилась. Её непосредственность была нативной, а иногда даже удобной — на прогулке или в кино, или в магазине — одним словом, где-то ко-гда-то. Но только не в каждодневной жизни под одной крышей! Думаю, мой дед понял, что попался именно на эту приманку, и давно уже об этом жалел, но по-джентльменски оставался нейтральным, возможно, поэтому не уезжал из Швейцарии: на нейтральной территории с нейтральными намерениями находиться в гомеостазе со своей нейтральностью намного естественнее и легче.

— Не смотри на меня так! — говорила мадам Эдер, запихивая свои ноги в туфли на одиннадцатисантиметровых каблуках. — И не осуждай! Ты её видела?

— Красота, говорят, внутри, — ответила я.

— Твой дед на тебя странно влияет, — запуская пальцы за сигаретами в карман пиджака, сказала мадам. — У тех, у кого внешняя красота внутри, что-то другое снаружи. Это как ходить в водолазном костюме и рассказывать всем про свои шёлковые трусы где-то там под ним. Но твой дед, конечно, особенный — видит сквозь стены. Его послушать, так она разве что не мироточит. Всё, уехала, ариведерчи!

Запульнув в меня суетливый воздушный поцелуй, она вышла, но тут же вернулась — уходить, уходя, не такой уж и принцип — и серьёзно сказала: «Мне нужна информация, мышка. Надежда только на тебя!»

Рекогносцировка случилась сама собой. Мой дед тогда дописывал сборник пьес для экранизации «Над пропастью во ржи», и ему срочно нужно было встретиться с помощником режиссёра в Женеве. По закону подлости в тот день у фрау Хубер был выходной.

«Это всего на день! Она очень интересная. Вечером я тебя заберу, — мой дед, конечно, нервничал. — Можно попросить ещё фрау Вайнамель, она всё равно целыми днями ничего не делает, но, наверное, лучше иметь этот вариант как самый крайний из всех возможных».

Он привёл меня прямо к ней на репетицию. В перерыве она, розовея от своей нежной улыбки, подошла к нам и спросила меня: «Дойч?»

— Найн.

— Инглиш? — и после моего «йес ай ду» трогательно погладила моего деда по плечу, и мы отпустили его.

Полдня я провела на скучнейшей репетиции камерного оркестра, а после обеда фрау Шмуэль повела меня на гору Утлиберг: «Бенджамин сказал, ты любишь гулять».

Ох уж этот Бенджамин!