Лицей 2021. Пятый выпуск

4

Каков!

Нетрезвость сквозила в каждой букве. Это довольно легко мог уловить даже ребёнок. По почерку и по тому, с каким упоением он предавался милой куртуазности в сложном симбиозе с ленивым презрением к снобизму. Трудно сказать, мучило ли его то, что его маленькие винные откровения на самом деле очень смахивали на фарисейство, но он, похоже, и правда совершенно искренне страдал из-за разлада с собой. Его одолевало чувство не до конца понятное, скорее всего, больше похожее на то, когда узнаёшь о неверности жены, фактически адюльтерствуя с виолончелисткой по имени Яффа Шмуэль.

Я приезжала к деду в Цюрих на лето с тринадцати лет, ровно с того же времени знала и о существовании нежнейшей загадочной фрау, которую про себя называла Она. О ней кричало само пространство. Она была как звон в ухе, неуловимый, но очень зудящий. В каком ухе? — В правом! На самом деле в левом, а всё равно перестало, и уже кажется, что это был звуковой фантом, но нет — однозначно это было что-то другое!

Во-первых, свежий форшмак, который он приносил каждый понедельник с репетиций в стеклянной банке из-под шоколадной пасты Nutella. Однажды мадам Эдер его даже спросила: «Ты что, помогаешь какой-то еврейской семье?» — на что дед ответил, что он бы и рад, но реальность такова, что в Швейцарии скорее евреи смогут помочь ему, чем наоборот.

Во-вторых, пугающая фразочка одобрения, внезапно ворвавшаяся в его лексикон, — «цимес мит компот!» — которая могла касаться чего угодно. Какая прекрасная погода, не так ли? Как вам фильм? Боже, какой вкусный шоколад, правда? И на всё у него был один ответ. Мадам Эдер ненавидела эту фразу. Когда она её слышала, тут же менялась в лице, закуривала, брала меня за руку и говорила: «Веня, компот — единственное, что мы поняли из того, что ты сказал», — а потом манерно отставляла в сторону руку со своей дымящейся сигаретой и добавляла: «Всё остальное звучит жутко и напоминает о неприятных болезнях. Уж лучше матерись, Христа ради».

В-третьих, однажды домработница фрау Хубер во время уборки нашла за занавеской виолончель, футляр которой был полностью обклеен картинками из мультика «Покахонтас» — с этого момента я стала подозревать, что Она романтичная натура. Фрау Хубер достала инструмент, зачем-то протёрла его и вся в необъяснимых сомнениях понесла показывать мадам Эдер. Но та накануне была в гостях у фрау Вайнамель и на следующий день с трудом могла вспомнить своё имя, а уж окружающий мир для неё — виолончелью больше, виолончелью меньше в её доме — вообще был полон сплошных загадок, слабыми сигналами доносившимися откуда-то с Альфа Центавра. Поэтому на вопрос фрау Хубер: «Что с этим делать?» — мадам Эдер пальцами подняла свои веки, тошнотворно хрустнула шеей, перекладывая голову на другое плечо, и на всякий случай похвалила домработницу «за что-нибудь».

То, что Она нежнейшая, мы с мадам Эдер узнали, когда столкнулись с ними нос к носу в старом городе на набережной Лиммат.

«Ты уже вернулся?» — спросила мадам Эдер моего деда и, подобравшись к его спутнице вплотную, стала разглядывать её, словно банку вяленых томатов на прилавке, точно силясь понять — хочется или всё-таки нет.

Он должен был быть в командировке в Миланской консерватории имени Джузеппе Верди, а вместо этого прохлаждался у Цюрихской реки с девчачьей виолончелью на спине и в компании невысокой улыбчивой женщины средних лет. На ней было короткое — возможно, даже слишком, хотя виолончелистки вам не арфистки, им можно — лёгкое платье в клетку и накрахмаленная панамка, из-под которой выбивались мелкие пористые кудряшки. Она была сдобная, у неё были большие голубые глаза, и когда она улыбалась, её белое лицо по-детски розовело. Она наверняка даже пахла булочками!

Совершенно по-дурацки, без конца поправляя свои очки, мой дед сказал: «У меня консультация с фрау Шмуэль. Я скоро буду дома», — и, взяв за руку виолончелистку, какой-то странной драпающей иноходью поспешил восвояси.

Лучше бы он этого не делал!

— Что это было? — спрашивала его мадам Эдер, расхаживая по гостиной в своей чёрной атласной пижаме с сигаретой в зубах.

— Где? — уточнил дед, усаживаясь за рояль — это значило, что он должен работать.

— На набережной. Рядом с тобой. Такая, — сказала мадам Эдер, выправляя волосы на затылке своими грабельными ногтями, — фактурная.

— Это просто виолончелистка из оркестра, — спокойно ответил мой дед, потёр руки, подвигал пальцами и поставил их на клавиатуру.

— Это она поставляет нам селёдку под видом «Нутеллы»? Она что, тебя подкармливает? — мадам Эдер подскочила к нему, роняя пепел, и с размаху хлопнула пустым пюпитром.

Скандал!

Дед помолчал и, косясь на меня, тихо сказал, что она глупо себя ведёт. Но остановить мадам Эдер призывами успокоиться можно было ровно с таким же успехом, как выйти на рельсы и, сильно захотев стать Гарри Поттером, повелительно вытянуть руку навстречу несущемуся локомотиву. Дохлый номер.