Лицей 2019. Третий выпуск

Каблучками порчу рыжую краску, ржавую краску пола (гляньте, давно не красили и с веником не ходили). Дили-дили, а сегодня я в длинном платье в ярких пунцовых розах. Голос мой будет звенеть подобно малому колоколу с самой вершины звонницы. Сонную одурь стряхиваю, становлюсь возле зеркала и рисую лицо — взрослое и красивое. Голос мой скоро будет звенеть под потолком с побелкой, слезающей клочьями.

Отче, я обещаю, что буду им петь в горе и в радости, в залах с бархатным занавесом, в комнате с засаленными обоями. Буду всматриваться в лица, больные и бледные после долгой тяжелой ночи. Отче, я обещаю, что буду думать не о том,
как красиво стою на сцене; а как давно они не видели солнца, не открывали лучам глаза.

Время идти. Выхожу медленно, качаясь на тоненьких каблучках. Стану петь, что звонче пенье жаворонка, звонче…

Я пойду по Москве, Отче. Я пойду по Москве рыдать, Отче, потому что рябью по лицам первого ряда сороковые прошли, шестидесятые, девяностые.

И вот дожили до двухтысячных, правнуков вырастили, потеряли и радость, и смысл, и зрение — а перед ними стоит девочка в платье в пунцовых розах и звонким голосом поёт, что небо весной красотою полнится, и пеньем жаворонка, и прочих небесных птиц трелями.

Когда песня моя прозвенит и кончится, то пройтись бы
по полу мокрым веником.
Так виновата, Отче, так виновата, Отче, что меня слушают и не верят.

* * *

Иду по траве, что не стала ещё перегноем,
иду по мосткам, иссушенным хозяйственным мылом,
каналы пропахли рябиной, войною и пылью.
У нас есть ведро. И поэтому скоро отмоем

большой коридор, что в занозах рябого паркета,
и комнату в лоскутах хлипких бумажных обоев.
И если бы мог я выдумать время другое,
то вышло назло бы мне именно, именно это,

в котором ледок на Фонтанке ладони увечит,
в котором у мамы — не пудра, а жёлтая манка,
и даже и мама уже не похожа на маму,
так много тут бледных, платками укутанных женщин.

Но вижу я птиц, вижу птиц я великих и малых,
в глазах их горят белым цинком последние вёдра
стоящих в хвосте за живою водой водоёма.
А мама ледок голубыми руками ломала.

Я мыл коридор ветхой тряпкой — и вроде при деле,
но думал, но думал, но думал сквозь сонную одурь,
что страшно смотреться в истории грязную воду
и трудно дышать так всегда накануне рожденья.

* * *