Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

Девушки побледнели и отвернулись от комиссара. Родионов чувствовал их острую неприязнь к себе, и это злило его. Он не требовал от них проявления уважения. Негодование вызывало то, что они не боялись его. Комиссар не догадывался о том, что в страхе живут лишь те, кто готов продать за чечевичную похлебку честь и совесть. Если же честь и достоинство дороже жизни, все остальное не более чем суета сует.

Вскоре проводник принес в купе чай и баранки. Чай был без сахара, но княжны сделали вид, что не заметили этого. Они думали о родителях, и сердце каждой из них сжималось от боли. Теперь они знали, что и родители могут находиться в таких же условиях и подвергаться унижениям черни, у которой от любви до ненависти всего один шаг. Она или любит, или ненавидит. И чаще всего ненавидит тех, на кого еще вчера молилась как на икону.

И в эту, вторую подряд ночь, сестрам снова не довелось сомкнуть глаз. Паровоз, тянувший состав, то торопливо мчался, надсадно пыхтя и рассыпая по небу шлейф огненных искр, то останавливался, и тогда вдоль состава начинали бегать люди, крича и отдавая команды. Несколько раз в течение ночи в купе заглядывал Родионов. Сестры зажмуривались и отворачивались к стене, чтобы не видеть его. Постояв с минуту, он молча выходил и закрывал за собой дверь.

Едва рассвело, сестры поднялись с постелей. К умывальнику их выводили поодиночке в сопровождении двух конвойных. Проходя мимо купе, в котором находился Алексей, Татьяна попросила Родионова разрешить ей повидаться с братом. Комиссар отказал, заявив, что скоро они прибудут в Екатеринбург, там и увидятся. И действительно, менее чем через час за окнами вагона показались городские строения…

В Екатеринбурге шел дождь. Поезд остановился не доехав до вокзала. Как и в Тюмени, от вагона до пролеток, стоявших в пятидесяти метрах от железнодорожного полотна, в две шеренги выстроились конвойные. Девушки спрыгивали с подножек вагона и сразу по щиколотку увязали в грязи. И оставались стоять так до тех пор, пока латыши не подавали им из вагона их чемоданы. Татьяна вышла из вагона с Джимми на руках. Чемодан ей подали так неловко, что он упал в грязь. Она взяла его за ручку и, оставляя широкую полосу в грязи, потащила за собой к дороге. По пути несколько раз останавливалась и оборачивалась в сторону вагона, ища глазами Алексея. Но когда подошла к пролеткам, увидела, что он уже сидит в одной из них вместе с Нагорным.

Екатеринбург произвел на сестер впечатление угрюмого, серого города. Прохожие встречались редко, за все время пути навстречу не попалось ни одной пролетки. Создавалось впечатление, что в городе поселилась смерть.

Вскоре процессия остановилась у высокого деревянного забора, над которым поднималась зеленая крыша и верхняя часть побеленного каменного дома. Калитка тут же отворилась, из нее вышел смуглый человек с черными, навыкате глазами. Бросив короткий, но цепкий взгляд на сестер, он направился к пролетке Алексея.

– Выходите и следуйте за мной, – приказал он Цесаревичу, не обращая внимания на Нагорного, которого, по всей видимости, принял за конвоира.

– Я не могу идти, – тихо произнес Алексей.

– Его переношу я, – сказал Нагорный.

Только тут Голощекин обратил внимание на дядьку. Оглядев его с ног до головы, сухо произнес:

– Тогда берите и несите.

Нагорный взял на руки Алексея и понес его к дому. Татьяна поднялась с сиденья, передала Джимми Анастасии и грациозно вышла из пролетки. Потом взяла собаку на руки и ждала, пока на землю спустятся Анастасия и Ольга. Голощекин придирчиво разглядывал царевен. Его душа наполнилась бы неизбывной радостью, если одна из царских дочерей оказалась бы с перекошенным лицом, другая толстой и губастой, как жена его друга Якова Юровского, а третья косолапой. Но он не мог найти в них ни одного изъяна. Девичьи лица были удивительно чистыми, глаза наполнены небесным светом, фигурки легкими и изящными, и Голощекину вдруг захотелось смотреть на них не отрываясь. Это походило на наваждение, и он тряхнул головой, чтобы избавиться от него. Затем неожиданно для самого себя мягко сказал:

– Сюда, пожалуйста. – И показал рукой на калитку.

Девушки вошли во двор, поднялись на крыльцо, окруженное солдатами, и шагнули в открытую дверь. На второй этаж вели широкие деревянные ступени, по ним с Алексеем на руках тяжело поднимался Нагорный. Татьяна увидела наверху отца с протянутыми вперед руками и стоявшую за его спиной Марию. Отец принял Алексея, прижал его к себе и уткнулся лицом в его гимнастерку. На глаза Татьяны навернулись слезы. Она опустила Джимми на ступеньку и побежала наверх, а за ней Ольга и Анастасия. Все трое обняли отца и прижались к нему мокрыми лицами.

Голощекин быстрым шагом поднялся наверх, оттолкнул локтем Нагорного и тихо приказал Авдееву:

– Отправь его в тюрьму.