Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи

– Замечательно, – сказал Алексей веселым голосом. – Сначала немного поспал, а потом все время смотрел в окно. Это так интересно. Мимо окна несколько раз пролетели чайки.

За окном парохода мир был гораздо шире стен комнаты, в которой до этого лежал Алексей. Новые впечатления поднимали настроение, и он радовался им. Но еще больше его радовало то, что скоро он увидит родителей.

– Комиссар разрешил нам прогуляться по палубе, – сказала Татьяна. – Ты не хочешь?

– Нет, – сказал Алексей. – У меня нет коляски. И на палубе никого не увидишь, кроме охраны. Идите, мне здесь хорошо.

Он улыбнулся, давая понять, что хочет остаться один, смотреть в окно и размышлять о сокровенном. Сестры понимали его. Каждой из них тоже иногда хотелось остаться наедине с собой. Они вышли на палубу.

С берега доносился запах сырой земли и свежей травы. Пароход остановился в пустынном месте, где не было ни дороги, по которой могли проехать всадник или крестьянская подвода, ни оставленного пастись скота. Ничего, кроме торопливо бегущей за бортом воды, да высокого, потемневшего неба с рассыпавшимися на нем бледными звездами. Но и запах земли и травы, и шум катящейся за бортом воды тоже были новыми ощущениями. Они заставляли княжон жадно всматриваться в густеющие сумерки, наползающие на пароход и все, что окружало его. Они заставляли волноваться кровь, потому что в сумерках всегда совершаются самые великие тайны, иногда меняющие ход истории. Девушкам хотелось сойти с парохода, ступить на землю, сесть в пролетку и умчаться туда, где дома освещены ярким электрическим светом, а на улицах гуляют свободные и счастливые люди. Они искренне не понимали, почему оказались в заточении. Ведь в своей жизни они не совершили ни одного поступка, за который их можно было осуждать. Наоборот, всю войну работали в Царскосельском госпитале сестрами милосердия, помогая врачам выхаживать раненых солдат. Вязали для них теплые шерстяные вещи, собирали подарки. «Как немилосердно Господь относится к своим чадам», – думали они. Сейчас им не хотелось говорить даже между собой, у них было одно желание: смотреть на темный берег, за которым простиралась вольная жизнь.

– Прогулка закончена, – неожиданно раздался за спиной Татьяны показавшийся таким страшным голос Родионова.

Девушки резко обернулись. Комиссар стоял сзади, похожий на чудовищное ночное привидение. Накинутая на плечи измятая шинель с поднятым воротником на фоне двух винтовок стоящих сзади латышей только усиливала это впечатление. Неужели он не понимал, что они уже никогда не увидят такой вечер? А может быть, понимал, но специально хотел досадить им как можно больше?

– Вы очень скучный человек, – сказала, обидевшись на комиссара, Анастасия.

– Меня послали не за тем, чтобы развлекать вас, – ответил Родионов. – Идите в каюту, сейчас вам принесут ужин.

На ужин были бифштексы с жареным картофелем, грузди со сметаной и великолепный чай с шоколадными конфетами. Княжны настолько удивились неожиданной щедрости комиссара, что не знали, как реагировать на это. Может быть, он решил таким образом сгладить неприятное впечатление, которое производил на девушек? Если бы княжнам сказали, что все это были остатки со стола, который Родионов заказал себе на деньги, отпущенные для их перевозки, они бы отказались ужинать. А так в сердце каждой из них шевельнулось по отношению к Родионову доброе чувство. Русская душа невероятно отходчива даже в трагические для себя мгновения.

Но сразу после ужина Родионов напомнил о себе. Он зашел в каюту, бесцеремонно поднял край постели на верхней полке, где предстояло спать Анастасии, словно искал там спрятанное оружие, и сказал:

– На ночь двери каюты прошу не запирать. Я буду проверять, все ли вы на месте.

Татьяна хотела возразить, но не стала. Она уже поняла, что любые возражения вызывают у комиссара только злобу. Зато Анастасия не выдержала:

– Ну и что вы нашли под моей постелью, гражданин комиссар? – язвительно спросила она. – Тайную записку от латышских стрелков?

Родионов понимал, что над ним откровенно смеются. Но сдержался, не ответив резкостью. Только сверкнул глазами, да на его широких красных скулах нервно заходили желваки.

Как только он вышел из каюты, у окна со стороны палубы вырос черный силуэт вооруженного латыша. Девушки выключили свет, чтобы не видеть его, но латыш, словно каменный, простоял на одном месте до самого утра. Лишь иногда, когда он переступал с ноги на ногу, был слышен стук его подкованных сапог.