Литерное дело «Ключ»

– Отчего же? (Когда ему приходилось вести подобные разговоры, в языке появлялись неведомо откуда возникающие обороты далекого прошлого. «Может, я и в самом деле потомок?» – удивлялся собственной бойкости и находчивости.)

– Да оттого, что Вяльцева давно умерла, а я хожу по земле. Это странно.

Вдруг показалось, что женщина, которую вел сейчас под руку, – давняя мечта, звезда, милый идеал, к которому стремился всю жизнь. Такие ощущения не первый раз возникали, но, когда позже анализировал свои чувства, всегда приходил к выводу, что работает психологическая выучка, не более. Любой объект должен растворяться в его ауре. Для этого аура должна быть как бы абсолютно прозрачной.

В китайском ресторане (он находился неподалеку от театра, в который решили пойти на следующий день) сидели долго, Базиль с детским любопытством передвигал круг с экзотической едой; когда от сытости заболела голова и мысли потекли вяло, Катя, взглянув с улыбкой, сказала:

– Я знаю, чем вас взбодрить. – И приказала два сухих мартини.

– Это что же такое? – удивился Абашидзе. – Никогда раньше даже не слыхал!

– Это изобретение ресторана, – отвечала загадочно. – Для объевшихся. Вы ведь объелись, сознавайтесь!

В ее устах все это звучало милой шуткой. Официантка в кимоно принесла и поставила на круг поднос с двумя маленькими стаканчиками, наполненными белой прозрачной жидкостью, и ушла, улыбнувшись.

– Пейте, – Катя поднесла к губам свой стаканчик. – Сейчас вы вновь станете молодым и красивым. И, лихо запрокинув голову, осушила.

С некоторым сомнением полковник проделал то же самое и вдруг ощутил, как пол под ногами взлетает, словно реактивный истребитель, а потолок опоясывает шею, словно испанский воротник XVI века.

– Что… это? – прохрипел сквозь спазм, удивленно чувствуя, что голова становится чистой и ясной, мысли выстраиваются, как парадный строй почетного караула, и отчего-то хочется петь и по-детски смеяться.

– Ну вот, я же говорила! – Катя прикоснулась губами к кончику его носа, заставив вздрогнуть и покраснеть.

– О-о, – сказал с дрожью в голосе, – вы опасная женщина…

– Просто вы мне нравитесь. И я… я не женщина еще.

«Это круто меняет дело… – подумал с тревогой. – Так бы оно и ничего, вполне, вон какая яркая, прелестная, зовущая. А с другой стороны? Девица – она может прилипнуть, как суперклей, и тогда ты спекся, полковник. Нельзя же жениться в каждой стране по каждому поводу?»

К дому шли знакомой дорогой, город вымер, попадались только веселые владельцы собак и их питомцы, трудолюбиво выкладывающие обильные подарки для утренней уборки. Мимо пропрыгал юноша в очках, напевая арию из «Паяцев»; наступив на только испеченный пирожок, удивленно осмотрел подошву ботинка с великолепным наростом и сказал: «О, кажется, кал?» Тряхнув ногой, певец удалился, а Катя рассмеялась: «Собаки здесь неприкасаемы. Как священные коровы в Индии. Вы… зайдете?»

Абашидзе почувствовал себя скверно. Теснило в груди, слова не находились, может быть, первый раз в жизни он по-настоящему испугался. Чего? Вряд ли ответил бы. Ее искренность, ничем не прикрытый порыв – все это было так ново, так странно. Будто на выпускном вечере в десятом классе, когда знакомая девочка прикоснулась по-особенному и ты вдруг понял, что все отныне стало иным…

– Катя… – замялся. – Вы… прелестны, не скрою. Но мы так мало еще знаем друг друга… Я смущен, не торопите меня… – («Что это я несу, о идиот несчастный! Кретин! Болван и дурак! У меня же за-да-ние, при чем здесь «чуйства», осел?») Но поделать с собой ничего не мог. Кажется, она поняла:

– Хорошо… – Опустила глаза. – Вы старше меня, вам виднее. Но вы мне так понравились! – И скрылась за дверями.

Он возвращался в гостиницу, не чуя под ногами земли, что-то напевал себе под нос, без причины смеялся. «Я влюбился, вот в чем дело. Надо немедленно сворачивать контакт, пусть пришлют кого ни то стойкого и безразличного, из парткома например. А я – пошел». В номере он с чувством исполнил романс «Забыть тебя». И даже ночью, просыпаясь, но не выходя из забытья, напевал: «…забыть твой смех – обман… Жить одному без тебя невозможно, не верю я…» Здесь пение оборвалось, и в сладостной истоме полковник с трудом дождался утра.

Он крепился два дня, уговаривая себя, что честный человек не имеет права портить жизнь наивной девочке и должен незамедлительно покинуть упоительные пределы древнего города. К концу второго вечера ему в голову пришла странная мысль о том, что финтифлюшки и «чуйства» – прерогатива воскресной школы, но не службы внешней разведки СССР. «Нечего тут, – бубнил себе под нос, надевая костюм, за которым спустился в магазин накануне. – Партия велела – комсомол ответил: «Есть!» Вот и вся правда моего нынешнего положения. Да! Если потребует святое дело, я испорчу жизнь тысяче других, ей подобных! Я – солдат! Я не человек! Все человеческое чуждо мне и ни при чем, вот так!» Уже через пять минут он звонил в знакомую дверь.