Литерное дело «Ключ»

Уведомив, что уезжает по делам, приказал отвечать, что будет через неделю-две, и отправился в аэропорт. Он находился на самой границе с Францией – бывшая ее территория, не так давно обменянная кантонами на привлекательный для лягушатников кусок собственной земли. Самолет до Милана (оттуда до Венеции три часа на поезде и полтора – на автомобиле) уходил через час, полковник лишний раз подивился прелестям западной цивилизации (в Москве подобный билет надо было заказывать за месяц-два) и, отыскав свободный столик в ресторане, приказал бутылку бордо и порцию сыра «Бри». Жизнь делала очередной крутой поворот, куда-то он приведет…

Венеция встретила тишиной, безлюдьем (начинался вечер), иногда попадались карабинеры в черном, они медленно двигались парами, – некий стаффаж удивительной декорации: узенькие улочки, древние дома со ставнями, каналы со сваями, мостики, выгнувшиеся над зеленой водой, безмолвные храмы. Катер довез до причала, над которым возвышался светящийся куб гостиницы, – казалось, ее инородное тело торчит среди сказочного прошлого словно космический корабль, свалившийся сюда из неведомых глубин мироздания, но это столь острое, первое впечатление исчезало, по мере того как приближался к зданию. Вблизи оказалось, что конструкция тактично вписана и даже подчеркивает красоту исчезнувшей эпохи. Заняв номер с видом на остров, Абашидзе отдал квитанцию на посылку гостиничному бою и отправился ужинать. В просторном зале ресторана он был почти один, разве что где-то в глубине виднелись головы трех молодых англичан, они разговаривали громко, перебивая друг друга и размахивая руками. А может, то были африканцы с хорошим произношением – полковника все это не интересовало. С удовольствием поглощая пиццу с тонкими листами копченого мяса, он думал о том, что сулит ему встреча с Волковым и какую еще гадость припасла Москва в своей посылке. Бой нашел его за столом в тот момент, когда полковник с наслаждением вдыхал аромат черного кофе и пригубливал из рюмки с ликером. Протянул объемистый пакет в плотной, негнущейся бумаге, получил чаевые и, улыбнувшись деревянно, растворился в сумраке зала. К чему откладывать восторг огорчения? Базиль распечатал пакет прямо на обеденном столе. Это было, конечно, озорством чистой воды, но… А если? Вот и пусть. Когда противник видит детскую простоту «фигуранта», он сникает, ибо убеждается в том, что грозные предположения необоснованны и вся затея обернулась чепухой.

Раскрыл, аккуратно и неторопливо разрезав бумагу, внутри оказалась плоская коробка красного дерева, а под крышкой, выложенной тонким багровым бархатом, – ключи, их было штук сто на круг, самых разных по форме, назначению и материалу, из которого они были изготовлены. Но было и одно, общее для всех этих творений рук человеческих качество: высочайшее мастерство тех, кто некогда изготовил эти предметы быта. «Коллекция… – несколько растерянно подумал полковник. – И какая… Должно быть, их там крепко приперло, если они сумели достать у коллекционеров, купить или позаимствовать в музее такую коллекцию… Так, а это что?» Под верхней крышкой лежало письмо: «Эти ключи – коллекция известного в России и мире собирателя раритетов Цветкова (в его особняке на набережной Москвы-реки теперь французское посольство). Используйте в работе с максимальной осторожностью и столь же максимальной эффективностью». Но не эти взаимоисключающие рекомендации поразили Абашидзе до глубины души. Может быть, первый раз в жизни, прочитав наивный комментарий отправителя об особняке Цветкова (коммерсант какой-то, купец – с трудом вспомнил), подумал полковник о том, что вот был некогда преуспевающий, уважаемый московский гражданин, наверняка почетный, собрал коллекцию картин (это тоже вспомнилось, услужливая, емкая память много чего хранила), вероятно, для забавы собрал и эти ключи, потом новая власть обратила собственность в пользу народа (хотя народ тут вовсе и ни при чем – крамольно пронеслось), и вот теперь, спустя десятилетия, забавная безделка должна послужить охране государственной безопасности, а если на простом человеческом языке – удовлетворению амбиций, присвоению непринадлежащего, и всяко-разно еще… Как грустно, однако.

Эти мысли или подобные часто одолевали Абашидзе в последнее время. Но у него был стойкий, непробиваемый иммунитет к подобным перепадам собственного настроения. «Я дал присягу, – говорил себе, – я служу, а не работаю, и, до тех пор пока меня от этой присяги не освободили, – я верю и я – верный». Но ключи матово поблескивали на бархате, с ними надо было что-то делать. Идти в атаку, скорее всего.