Литература как жизнь. Том I

«Дом литераторов создан по инициативе А. М. Горького в особняке гр. Олсуфьева (ул. Воровского, 50)».

Из энциклопедии «Москва»

По разным поводам в Институте перебывало множество писателей, отечественных и зарубежных, к тому же писательский Союз и литературный Клуб, так называемый ЦДЛ, находились через дорогу.

Александр Яшин, творец «Рычагов», приглашенный на празднество под Новый год, подарил Институту лапти собственного изготовления. Подарок поставили в книжный шкаф, подобно тому, как сшитые Толстым сапоги друзья писателя поместили на книжную полку, будто очередной том собрания сочинений. Никто и не думал сравнить нашего современника с классиком, но знали многоопытные комментаторы, как поступают с подобными подношениями.

Посетил Институт Генрих Бёлль. В памяти сохранилась фраза: «Мы не могли любить Германию, как любили до войны, и не можем ненавидеть, как ненавидели после войны».

Когда Уильям Голдинг пришел в Институт, то перед началом общей беседы я ему рассказал, как моя жизнь при обстоятельствах, называемых экстремальными, стала подражать его искусству. Как описано в его романе «Воришка Мартин», так меня в Судаке подхватила волна и забросила на прибрежный камень, а следующая волна стала с очередным накатом стаскивать, но я, подобно Мартину, удержался на камне и добрался до берега. «Как у Голдинга!» – пронеслось у меня в голове. По ходу беседы Голдинга стали упрекать в пессимизме во взгляде на человеческую природу. «Но я же, – Голдинг говорит, – спас жизнь вашему сотруднику».

Пришел в Институт на встречу свидетель моего университетского позора Пабло Неруда, с ним Назым Хикмет и его новая, молодая жена, и тут опять я едва избежал провала, по сравнению с которым выволочка, учиненная мне Романом за бестактность моего мнения, сделалась бы приятным воспоминанием. Вызывают в дирекцию: «Вы сотрудник молодой, вот мы и решили, чтобы избежать соперничества между старшими, поручить молодому вести это мероприятие». С тех пор, когда я выразил мое мнение о Неруде, я его не читал, стихи Неруды, за исключением отдельных строк и тогда казались мне безудержным словоистечением, но, возможно, вся сила его поэзии заключалась в языке, а мой испанский с университетских времен «заржавел», пробовать читать Неруду в оригинале было бесполезно. О Неруде, хотя я и высказал о нём мое мнение, как было, так и осталось у меня понятие приблизительное. Из поэзии на испанском лучше всего я представлял себе Гарсию Лорку, и начал я говорить о нём, думая как-нибудь свернуть на Неруду, а там и на Хикмета. Говорю-говорю, а поворота не видать. Что делать? Вдруг теплая большая ладонь легла мне на плечо и гортанно-мелодичный голос произнёс по-испански фразу, которую я все-таки смог понять прежде, чем сопровождавшая чилийского поэта наш латиноамериканист Вера Николаевна Кутейщикова успела её перевести. «Этот парень, – внушительно сказал Неруда, – говорит о моём испанском друге». Аудитория решила, что мы сговорились, а дирекция, назначая ведущего, не промахнулась.

Хикмет пришёл на встречу с новой русской женой, высокой молодой блондинкой, и ему хотелось, чтобы собрат-поэт одобрил его выбор. Чуть ли не прямо, Хикмет спросил Неруду, понравилась ли ему его новая спутница. «Похожа на свежую селедку», – без улыбки отвечал Неруда, и даже Вера Николаевна, знаток латино-американской культуры, не могла истолковать, что это – комплимент?

«Схватил за горло я обрезанного пса».

Предсмертный монолог Отелло. Подстрочник М. М. Морозова.

Институтское начальство поручает: «Будете консультировать алжирского аспиранта из Алеппо. Вопросов ему не задавать, ни о чём не расспрашивать, это крупный конспиративный деятель Алжирской Компартии».

Крупный деятель был моложе меня, писать диссертацию надумал о постановках «Отелло» в Алжире. «Самая популярная у нас пьеса», говорит. «А как же обрезанный пес?» – не утерпев и нарушив данную мне инструкцию, спросил я, имея в виду финальный монолог благородного мавра. Прежде чем убить себя, Отелло рассказывает, как «в Алеппо злой турок бил венецианца», а он, Отелло, «схватил за горло обрезанного пса»… Здесь я привел строку в подстрочном переводе М. М. Морозова, близко к подстрочнику перевела Анна Радлова. «За горло взял обрезанца-собаку…» – перевод Вейнберга. Пастернак повторил перевод, он признавался Евгении Казимировне Ливановой, что был вынужден, если не повторять ставшие у нас хрестоматийными переводы шекспировских строк, то портить их своими переводами.