Литература как жизнь. Том I

«Здание мемориального музея А. М. Горького в стиле модерн, построено для миллионера С. П. Рябушинского».

Из путеводителя.

Когда дом стали делать музеем, мне поручили переводить на английский путеводитель, естественно с историей дома, которую в подробностях не знали. Чей это был дом, объяснил мне знаток Москвы Михаил Николаевич Румянцев, с которым я был знаком через лошадей: его отец, стряпчий, оформлял покупку конзавода Бутовичу. «Старик Рябушинский построил особняк для любовницы», – сказал М. Н. Того не могла сказать мне внучка Мамонтова (супруга наездника Щельцына), она училась в гимназии с дочерью Рябушинского, и понятия не имела, чей дом! «Молодой человек, – обратился ко мне Румянцев, – в мое время дочь из приличного семейства не должна была знать о проделках своего папаши». В путеводитель включить это высказывание было нельзя, но позднее, пусть без сноски, факт вошел в литературу.

Дом ещё не стал музеем, но мы с Чатурведи там побывали. О своей поездке Бенарсидас выпустил книгу, которую назвал «Литературным паломничеством». Книги я не читал, не зная хинди, но кто читал, говорили мне, что я фигурирую в книге как переводчик: мнений не выражал, передавал чужие мнения. Индус, историческая фигура, переводил с английских переводов наших классиков, был сподвижником Ганди, и не называя его имени, говорил «Пантиджи» (учитель), так звали индийского лидера в кругу последователей. Называл он и другие имена своих знакомых. Почти по Ильфу и Петрову был Бенарсидас пусть не «внуком Крепыша», но «любимцем Рабиндраната Тагора»; рассказывал, как Тагор, красавец в годы молодости, брал деньги, разрешая на себя посмотреть, просто стоял и собирал мзду с тех, кто пялил на него глаза.

В доме Горького из прежних обитателей, не считая несчастного Максима, разве что самого Алексея Максимовича не было, мемориальный особняк населяли живые экспонаты. Мы с индусом вошли, и разыгралась сцена из «Егора Булычева». Привратница-приживалка, похожая на персонаж из горьковской пьесы, впустила нас, и на вопрос «Дома ли Надежда Алексеевна?» прозвучал, именно прозвучал – драматически, словно на сцене, ответ: «В этом доме никогда не знаешь, кто есть и кого нет». В самом деле, если подумать, как в доме появлялись и вдруг исчезали люди.

Надежда Алексеевна, легендарная «Тимоша», невестка Горького, давала нам пояснения. В поведении небытие: что было, то было словно не с ней. А что было! Коммунистическая почва колебалась, социалистическая система сотрясалась, столпы нашего общества низвергались в пропасть ради этой женщины, но в скромно-аккуратной особе средних лет уже было невозможно разглядеть советскую львицу и роковую фемину. Не из-за возраста. «Нет, это не ко мне», – словно подозревая, что за вопросы роятся у визитеров при встрече с ней, отвечала своим обликом Надежда Алексеевна. Нам с Чатурведи нарисовала она картину кончины Алексея Максимовича в Горках. «Была гроза, молния и гром», – намек на сцену из «Короля Лира». Рядом с усадьбой конный завод, старики-наездники и конюха помнили день смерти Горького, воспоминали: «Хорошая стояла погода, тихая».

Побывали мы с Чатурведи и у Екатерины Павловны Пешковой, первой жены Горького. Пришли к ней в ту самую квартиру, где Ленин слушал «Аппассионату» в исполнении Добрвейна. Тут уж пришлось разрешить индусу разуться и ходить босиком: он всюду норовил ходить босиком, как паломник, но я ему не способствовал во избежание недоразумений: могли понять неправильно хождение по нашим улицам иностранца босиком, к тому же в портах, напоминающих подштанники. Все-таки в таком виде явился наш индусский гость в Большой Театр, где я не бывал с тех пор, когда мать красила Советский герб над сценой. Места у нас были в первом ряду, в самом центре, у оркестра, напротив от дирижера, и мне казалось, будто все взоры устремлены на моего соседа. Потерял я серьез, меня начал душить смех, и все «Лебединое озеро» я промучился, стараясь не расхохотаться под волшебную музыку.