Липяги. Из записок сельского учителя

Они пошли той самой дорогой, о которой я рассказал вам. Теперь вы хорошо ее себе представляете. Сначала они шли овсами. Овсы в тот год были хороши. В тот год не только овсы уродились, но и гречиха, и озимые. Соседи поговорили про овсы, про то, что год нынче хороший, урожайный; но очень скоро вспомнили про бутылку, и им уж не терпелось распить ее как можно поскорее. В Погорелом, знали они, неуютно; там, словно на постоялом дворе, вечно толчется народ. Идти в Осинник далеко. Они решили свернуть с дороги в овражек. Краем промоины, лужком-лужком, незаметно они дошли до лога, который зовется теперь Осьмеркиным…

Теперь этот лог пустынен и мрачен. Крутые скаты глубокой расщелины лишь кое-где покрыли редкие цветочки чебреца и бессмертника. А раньше вдоль лога до самого станционного семафора росли приземистые, корявые дубки. Под одним из таких дубков соседи расположились отдохнуть.

Первым делом они опорожнили бутылку, купленную Тарасом, а потом Матвей достал колоду карт и, перетасовав их, сказал:

— Ну как, сосед, сыграем по копеечке?

— По копейке — нет, — отвечал Тарас. — На грош — куда ни шло.

— На грош так на грош! — сказал Матвей и начал банковать.

Шельмовал ли Матвей или нашло на Тараса страшное невезенье, как бы там ни было, только очень скоро Осьмеркин проиграл соседу целый рубль. В то время рубль — это, может, треть всей Тарасовой получки. Расплатился Тарас с Матвеем и говорит:

— Хватит! Не будем больше играть. Жена на сносях, ребенка принять не во што, а я вот рупь целый проиграл. Нехорошо. Пошли.

Они встали и пошли.

И пока шли до Осинника, Тарас все думал об этом самом рубле. И зачем он согласился играть? Если бы он не согласился, этот рубль был бы у него в целости и сохранности. На этот рубль он завтра купил бы жене байки, одеяльце, люльку новую… А теперь что он скажет жене? Что работал плохо? Что обсчитал кузнец? Тарасу стало жаль рубля. Ему вдруг показалось, что начни он игру теперь — непременно отыграет деньги. И, когда они поравнялись с Осинником, Тарас сам предложил:

— Давай по копеечке!

Они отыскали укромную полянку среди густого мелколесья; побросали сумки, постлали ряднушку, в которой до этого были завернуты навески, — и игра продолжалась. На этот раз банк метать взялся Тарас. Вскоре ему удалось отыграть у Матвея половину проигрыша. Успех окрылил его. Обычно спокойный, Тарас, что называется, распалился. Он весь трясся, словно в лихорадке; глаза его горели. От выпитого вина и от волнения он терял контроль над собой. Банкуя, Осьмеркин несколько раз сделал «перебор» и снова стал проигрывать.

Матвей, сохраняя спокойствие, расчетливой игрой и шутками подогревал Тараса. Тот раз от раза все набавлял банк. Матвей тут же подрезал его.

…Уж солнце скрылось за поспевающими хлебами, а они все играли. Может, и ночь бы всю напролет они играли, если бы у Тараса была побольше получка. Но Осьмеркин зарабатывал немного, и все, что он заработал, все до последней копейки перешло уже в карман Матвея. Тарасу бы опомниться, плюнуть на игру и пойти домой, а он как в бреду все равно; все ему казалось, что вот-вот он отыграется.

Поскольку денег не было, Тарас поставил на кон свою сумку.

И сумку проиграл.

Он снял с себя картуз.

И картуз проиграл.

Тогда он снял толстовку.

И толстовку сосед все с той же улыбочкой на лице запрятал в свою чистую сумку.

У Осьмеркина остались штаны и опорки. Но штаны были настолько дырявы и грязны, а опорки настолько стоптаны, что Матвей отказался на них играть.

Оставалась у Тараса еще нижняя рубаха.

Тарас снял с себя исподнее…

И исподнее проиграл…

Осьмеркин поглядел вокруг помутневшими глазами. Сосед его, Матвей, сидел, подмяв под себя обе сумки (его, Тараса, и свою) и стуча по ладони полным кошельком, скалил от удовольствия зубы.

И только теперь, оглядевшись вокруг, опомнился, протрезвел Тарас, осознал все, что с ним случилось. Однако улыбка Матвея вселяла еще последнюю надежду. Осьмеркин тоже заулыбался и, придвинувшись к соседу, сказал:

— Ну, хорошо: пошутили и хватит! Давай барахло. Оденусь — да и потопаем. А то стадо небось уже пригнали…

— А я не шутил, когда играли, — холодно ответил Матвей, отодвигаясь. — Играли всерьез, по-честному.

— Да брось… — начал было Тарас, но только глянул на Матвея, все понял: сосед не то что денег, — грязной, исподней рубахи задарма не вернет.

Осьмеркин заплакал. Не подымаясь, на коленях он подполз к Матвею и, не стесняясь слез, стал просить соседа, чтобы тот вернул ему проигрыш. Тарас говорил быстро, бессвязно; он говорил о том, что ему никак сегодня нельзя прийти домой без денег, что жена должна вот-вот родить, а в доме — ни хлеба, ни лишней тряпицы, чтобы завернуть младенца.

Матвей знал обо всем, что говорил сосед. Ему надоело слушать. Он спрятал кошелек в карман, поднял с земли сумки и пошел… Он вышел из лесу и, свернув на рубеж, направился в сторону Погорелого. Матвей был уже на самой опушке Осинника, когда вдруг услышал позади себя тяжелое дыхание нагоняющего его Тараса.

Сазонов остановился.

— Мотя! Отдай! — молил Осьмеркин. — Из другой получки… рабом всю жизнь буду…