Линия Сатурна

- Мне почему-то кажется, что вы начальник, - говорю ему.

- Мелкий. Мастер в сборочном цехе.

Он самодовольно ухмыляется. На верхней челюсти два передних зуба - золотые.

- А вы кем работаете? - спрашивает небрежно. - Мы не коллеги?

- Программист. Прибыл на конференцию, делиться опытом.

- Наблюдал я как-то вашу ЭВМ, - цедит он, усмехаясь, выпуская дым из ноздрей. - Стоит здоровущая железная хреновина, моргает лампочками и как бы говорит: «Сейчас та-акое выдам!..» А рождает мышь. Пользы от нее ровно никакой. И долго еще не будет.

«Как ты заблуждаешься, парень!» - вертится у меня на языке; сглатываю эти слова вместе со слюной.

Он протягивает ладонь.

- Валентин.

Пальцы длинные, сильные, цепкие. Нарочно стискивает мою руку, точно клещами. Выдерживаю. Он удовлетворенно усмехается. Спрашивает:

- Знакомишься с городом, приятель? Здесь знакомиться не с чем. Нищий набор типовух и кособоких изб. Все грязное, завалящее. Глаз положить не на что. Девчонки - так себе. Серость. Ширпотреб. Москвички – дело другое. Не парижанки, но вполне комильфо. Умеют подать себя. А здесь… Одно слово: глубинка, глухомань.

- Что ж ты в Москву не переедешь?

- Легко сказать. А жилье? А прописка? Нет, браток, что-то не тянет меня в лимитчики. Вот и плыву по течению. У тебя что в Москве?

- Комната в двухкомнатной квартире.

- Во, видишь, комната. А я где головенку свою греховодную преклоню? Был бы строителем, мог бы понемногу жилплощадью отовариться. Поначалу – койка в общаге. Потом - хрясть! – квартирка в новостройке. Естественно, у черта на куличках, но - в столице. Нет, я в строители переквалифицироваться не собираюсь. Не мое…

Умолкает. Супится. И внезапно прищуривает правый глаз.

- Послушай, чувачок, мне почему-то кажется, что ты – не из Москвы. Да чего там, уверен. Зуб даю. Золотой.

- Почему так решил? - спрашиваю, обмерев.

- Заметил, как ты и эта мелочь пузатая, - он брезгливо мотает головой в сторону Алешки и Немой, беззвучно окаменевших на соседней скамейке, - за мной шпионили. А потом ты подсел ко мне. Как бы невзначай. Ну, приятель, колись, чего надобно?

- Что, принял меня за мента? - я посмеиваюсь, оттягивая время.

- А хрен тебя знает, кто ты такой, - беззлобно усмехается он.

«А ты кто такой, Валя-Валентин? - крутится в моей голове. - Возможно, ты – убийца моего отца и встречался с «дядей Ромой» возле киношки, чтобы получить последние наставления? Что ж тогда получается? Роман - заказчик, а ты - киллер?»

Заставляю себя улыбнуться внезапно заледенелыми губами.

- У тебя мания преследования, Валентин. Что за бред! Никто за тобой не следил. Я вчера прилетел из Москвы и…

- Брось, я маасквичей перевидал. Ты – местный. Но какой-то странный, диковинный, точно не отсюда. Не могу тебя раскусить. А, впрочем, зачем? - добавляет он пренебрежительно. - И вообще, надоел ты мне, брателло…

Я даже не обижаюсь. Встаю со скамьи и – сам не пойму, зачем, словно в бреду отправляюсь в сторону улочки Бонч-Бруевича. Ребята топают за мной. Даже не оглядываясь, ощущаю их присутствие за своей спиной.

У меня кошки скребут на душе. Я - законченный дурак! Зачем тащился за Валентином? Неужто надеялся его расколоть?

«Все пропало! Все пропало! - рефреном стучит в мозгу. - Роман к чему-то готовится в Оборонном районе. А мы здесь занимаемся всякой ерундой… Стопроцентный кретин!»…

Что я потерял на торговой улочке Бонч-Бруевича? Понятия не имею. Но вот она – во всем своем уродстве.

В 1999-м она до отказа забита киосками, бойко торгующими шмотками, игрушками, дешевой бижутерией, сувенирами. Горожане, теснясь и толкаясь, пожирают глазами выставленное в витринах базарное барахло, запихиваются в тесные мирки «комков», чтобы приобрести для себя или для своего ребенка китайскую (или турецкую) тряпочку или игрушку.

Через год (как обещает мэр) киоски снесут, улочку оборудуют скамьями и клумбами, и она превратится в местный Арбат. Во что не очень-то верится. Все уже привыкли к безалаберной комочной жизни, в которой есть мишурная мещанская романтика, почему-то приятно греющая душу.

Сейчас, в 71-м, Бонч-Бруевича невероятно скучна. Пыльная, облезлая, с осыпающимися, потерявшими цвет особнячками и неопрятными советскими типовухами. Ни комков, ни гремящей удалой попсы, от которой пухнут уши, ни одурелой толпы, жаждущей второсортных безделушек. Улочка безлюдна, точно вымерла.

Но Алешка и Немая, похоже, от Бонч-Бруевича в восторге. Оба никогда в центре не бывали.

- Алеша! - раздается слева от меня.

Невольно поворачиваю голову. Само собой, окликают не меня - я здесь непонятно кто. Обращаются к Алешке.

Да это училка английского! Двадцать восемь лет назад она казалась мне высокой, жилистой и некрасивой. Сейчас она чуть ниже меня, но жилистость и некрасивость остались при ней. Даже, пожалуй, проявились еще нагляднее, отчетливее. Я не был вхож в кружок ее любимчиков и с инглишем до сих пор не дружу.

- О, и Лиза тут! - англичанка лучится предельной радостью.

Только теперь она замечает меня.

- А это кто с тобой, Алеша? Представь, пожалуйста. Это не твой отец - тот мне известен.

Оттарабаниваю уже привычное: