Линии Леи

— Потому что это самая простая из эмоций, её вызвать легче и быстрее всего. Без перевода к положительным эмоциям, злоба способна накапливаться.

— Хочешь сказать, по этой причине в метро происходит так много мелких конфликтов?

— Конечно. Это как статическое электричество на твоём свитере. Видел искры, когда снимал вечером? За день накопилось, убить не убьёт, но трещит громко.

Сфинкс отобрал у меня полоску сухой воблы, которую я тщетно пытался разорвать пополам. Щёлкнул акульими треугольниками и вернул мою долю, чисто срезанную ровно в середине. Я повертел мясо в руках, брезгливости не почувствовал и принялся разжёвывать тугой кусок.

— Это всё, насчёт чувствительности людей, давно было известно. Не зря же вы с древнейших времён селились именно над линиями, города свои строили?

— А насчёт злости?

— И это тоже. Как только метро начали строить, так и нагнетали в него позитив всеми средствами. Вопрос, что за средства были? Архаика! Смартфонов тогда ещё не было, а психические свойства гипножаб только-только начали изучать. Да и замерять эмоции толком не умели, поэтому случались большие срывы. На узле Европы пару раз так бахнуло, всему миру аукалось.

— А у нас?

— У нас было с самого начала преимущество. Наши таможенники. Они жрут столько энергии, что в центре, в окрестностях Площади Революции, просто физически невозможно пронести злобу на поверхность. До самого Охотного ряда прочищают от негатива.

— Этого хватает на всю Москву?

— Какое-то время справлялись, конечно. Потом ещё одну статую поставили на Белорусской. Но станций всё больше, нагрузки растут… Короче, где-то в середине семидесятых эту работу забросили. Новый директор, назначенный нам со стороны практически силком, первым делом реформу провёл. Играть на злобе ему показалось проще и дешевле. Сама возникает, сама рассасывается, красота! «Экономика должна быть!» — слышал, небось? Даже составы начали делать максимально страшными, грохочущими и неудобными. Совали везде раздражающую рекламу, в переходы вместо музыкантов загоняли бритых гопников и немытых бомжей.

— Это работало?

— О, да! Сила Леи разлагалась начисто. Но и пассажиры поднимались на поверхность с каждым разом всё более злые. На себя, друг на друга, на весь мир.

— Типа побочного эффекта?

— Я бы сказал, прямое следствие, очевидное. Мне кажется, директор не мог этого не понимать.

— Странная экономия. Не по-человечески это.

— Что натворили, люди поняли не сразу. За почти двадцать лет, что шёл эксперимент, озлобленность превысила все разумные пределы. Волны негатива, ежедневно поднимаемые на поверхность, вызвали каскадный эффект в жизни не только города, а всей страны. От столицы злость расходилась по городам, пошла в разнос социальная сфера, экономика, политика… Могли довести и до новой большой войны. Именно в этот момент на сцене появилась Вересаева.

— И всех спасла?

— Можно и так сказать. Как уж она донесла отчёты аналитиков до Совета безопасности, я не знаю, сам тут появился позже. Короче, обошлось отстранением руководства метро. При этом старый директор подался в бега. Это дало повод домыслам — а зачем он культивировал агрессию? Был подкуплен или поддался шантажу?

— Был американским шпионом, китайским или парагвайским? — хмыкнул я, понимая логику.

— Да, в этом роде. Но его следов так и не нашли, вопрос остался открытым. Во избежание такого в будущем, нового директора назначили анонимно, его личность никому не известна. На него невозможно влиять, потому что с ним нет обратной связи. Приказы рассылает персонально, в коммуникатор, и без обратного адреса. К большому сожалению Елены Владимировны, — тут Сфинкс ехидно улыбнулся.

Я не вполне понял, что здесь смешного. Меня другое интересовало.

— Больше злоба не используется для разрядки?

— Нет. Люди приручили гипножаб. Научились накладывать их эманации на радиочастоты и транслировать напрямую в любой гаджет, включенный на территории метрополитена. Люди сами и с удовольствием погружаются в транс, отключают сознание, позволяя своему мозгу переработать в десятки раз больше энергии Леи без вреда для психики. Чем больше в метро болванов, уткнувшихся в экраны, тем меньше работы для нас.

— То есть, — решил я уточнить, — они играют на телефонах и этим защищают себя от облучения?

— Играют, читают, общаются, слушают музыку, смотрят фильмы… Что угодно, чтобы переживать как можно больше разнообразных эмоций. Как я уже сказал, абсолютное большинство людей, если проводят на линиях не больше двух часов в день, могут ездить на метро годами без ощутимых последствий.

— Но не все! — напомнил я, запихивая в мусорный пакет пустую бутылку.

— Не все, это факт! Есть люди особенные, которых уткнуться в телефон не заставишь. Вот типа тебя.

Сфинкс улыбнулся так загадочно, что мне стало не по себе.

— Это хорошо или плохо?

— Да как сказать? С одной стороны, на них не действуют подавители, а значит — из таких можно набирать новых оперов, когда у старых сдадут нервы. С другой, они более чувствительны к силе Леи. Не пропускают сквозь себя, не перерабатывают в эмоции, а всасывают, усваивают организмом.

— И мутируют?