Лимб

— Я даже ждать никого не буду. И так ясно, что ты завтра выйдешь из дома — и тут же с ней путаться. Я ж тебя знаю, — мать открыла шкаф и загремела связкой ключей — искала нужный от сейфа. — А ещё я знаю, где она живёт. А мне за это даже ничего не будет — я старая больная женщина…

Ключ заскрипел в замке.

Сын не выдержал, и разрыдался как дитя, даром что ему было девятнадцать.

— Ну пожалуйста, прости меня! Я не хотел! Я не знал, что тебе будет так плохо!

— Всё ты знал, ты же специально ищешь, как меня в гроб вогнать, а потом шлюх домой водить, — мать обернулась с ружьём в руках, спокойная-спокойная, будто только что отругала кошку, разбившую дешёвую вазу. Она прошла в прихожую (камера повернулась ей вслед), надела туфли и накинула плащ поверх халата.

Сын встал перед ней на колени, повторяя:

— Пожалуйста! Пожалуйста, прости меня!

Мать смилостивилась и сняла плащ.

— У тебя в жизни должна быть только одна женщина — мама! Как этого можно не понимать? — она погладила сына по волосам. — Ведь мама на тебя всю жизнь положила, она точно знает, что для тебя лучше…

Я так сильно не желал того, чтобы эта запись и дальше продолжала мерцать передо мной, что телевизор щёлкнул и задымился. Экран посинел, и я смог вздохнуть с облегчением. Конец фильма.

Я отупело смотрел на синий квадрат.

— Ты поэтому перешёл в нетрадиционную лигу? — прохрипела, как расстроенный патефон, Хлоя со своего ложа. — Потому что в тебе застрял этот запрет?

— Потому что все бабы — как она, глупые, властные манипуляторши, воображают себя царицами всея планеты, вокруг которых ты должен плясать и кланяться! И ноги им облизывать! И сколько баб ни встречаю, каждый раз убеждаюсь всё больше и больше! — мой голос прозвучал неестественно тонким, настолько истеричным, что я устыдился его звучания. — Можно ли представить, что мужчина, например, мой отец — бы сказал мне то же самое? Нет. Мы уважаем других людей, а вы..

— Я, например, не такая.

— Ага! Чуть что не по-твоему — чик ножом по шее! Воображаете, что можете наказывать мужчину по праву пи$ды.

— Будь ты бабой, я обращалась бы с тобой точно так же. Кстати, ты ведь в курсе, что со мной сделали мужчины. До сих пор не возьму в толк, откуда, но…

Она совсем не помнит нашего путешествия по лабиринту.

— Знаю, и что?

— Но я же не прокляла весь мужской род. Я столкнулась с десятком моральных уродов, да… И блин, я уже теперь не смогу заниматься сексом по любви. Но я же не говорю, что ты такой же, как они. Или Давид, будь он неладен. Он даже слишком правильный, до тошноты. Мессия тоже мужчина, а я уважаю его больше, чем всё остальное человечество вместе взятое.

— А потом ты, такая добрая и понимающая, снаркоманилась и сдохла. И после смерти твоё главное развлечение — поджигать саму себя. Жилой дом хотела ещё поджечь.

— Блин, Данте, мои тараканы — это только мои тараканы, мы сейчас про другое.

— Тогда почему мне нельзя иметь своих тараканов?

— Потому что они изначально неправильные, мол, все бабы — суки и так далее.

— А твои тараканы — правильные?

— Забей.

От синего экрана начало рябить в глазах, и я выключил телевизор, вернув приятный полумрак. Зачем — такие фильмы? Ладно первые два — насмешка над глупцом, решившим посмотреть телевизор в безумном мире. Но третий… ради чего мне его показали? Какие выводы я должен сделать?

Я зря ищу смысл в бессмыслии, а Лимб сыплет соль на кровь просто потому, что может.

— Те слова, что не важны пол и тело, важна только душа — они, получается, были для красоты момента сказаны? — подала голос Хлоя.

— Нет. Я правда так думаю.

— Но ты противоречишь сам себе.

— Я сам уже как Лимб — без тени логики.

Томительная тишина.

— Ты права, — сказал я. — Насчёт того, что одна женщина — не все женщины мира. Но это старые обиды, понимаешь? Они наслаиваются друг на друга, и ничем их уже не выкорчевать. Пытаешься себя убедить, что на самом деле всё не так плохо, и что ты загоняешь неповинных людей в стереотип, что «не все мигранты и ракаи — плохие», но потом тебя грабят и те, и другие за одну неделю, и ты опять косо смотришь на мигрантов с ракаями. Вот с женщинами так же, только ещё хуже.

Представь, что каждый день ты выслушиваешь, какое ты дерьмо, потому что ты пацан. Говоришь слишком громко? Что за мужицкая привычка. Не моешь голову каждый день? Грязнуля, как и все мужики. Не принёс высший балл по литературе? Это потому что тупой мужлан, как папаша. А то, что сестрёнка в двадцать лет ни одного слова не пишет без ошибки — так всё равно, девочка-умничка.

И «девочки-умнички» становятся твоим врагом номер один, ведь что бы ты ни делал, как бы ни лез из кожи вон, они всё равно будут лучше тебя. И ты ненавидишь их, завидуешь, пытаешься им подражать — лишь бы встать на ту же ступеньку… но всё бесполезно.