Лимб

И комната тоже старая… Пузатый монитор на письменном столе, на стене — постеры. И куда-то делись татуировки на руках.

Настороженный, я подошёл к зеркалу. Рожа моя посвежела лет на десять: ни мешков под глазами, ни первых морщин, что обжились в уголках глаз. Зато целые месторождения прыщей на щеках. Ещё чёлка эта дебильная!

— Медвежона-а-а-ак! Ку-у-у-ушать!

От её голоса я чуть не поседел.

Так, так, надо понять, что происходит… Я был у Доктора, я его разозлил… Теперь я в прошлом. Почему именно этот день? Хрен его знает. Время ж для него — одно из измерений.

Неважно. Я ощупал себя — вроде настоящий. Хотя как было определить настоящесть?

— Медвежона-а-а-ак!

И пирсинга нет. А на календаре…

Грузные шаги, распахнувшаяся дверь. Матушка открыла её с такой силой, будто торопилась уличить меня в чём-то непотребном. Её голос тут же сменился с ласкового на командирский:

— Ты что, глухой? Почему не отвечаешь?

«Она тоже ещё жива», — сказал я себе самую очевидную вещь на свете.

— Чего смотришь, будто приведение увидел?.. Я стол накрыла!

Я смирно прошествовал за материнской спиной в столовую и через полминуты уже ковырялся в безвкусной овсянке. Почему-то на диете мы всегда сидели вдвоём.

— Гитару твою я выкинула. Трата времени. Вечно мальчишки тратят его на всякую дурость. Брал бы пример с сестры, что ли.

— О’кей, — отозвался я, отправляя в рот ложку.

Что тут случилось с моей ма! Её губы сжались и посинели, а румянец сбежал с щёк. Она ожидала бунта, но бунта не было. Это значило, что я что-то задумал, и хуже этого на свете ничего не было. Когда ребёнок много думает — он думает неправильное. Ведь о правильных вещах-то зачем раздумывать? Они и так очевидны!

Откуда ей было знать, что я уже целую вечность как смирился с утерянной безвозвратно гитарой? Моя рок-мечта угасла настолько, что я не пытался её и возродить.

— Что за американщина? Окейкает тут! Ты не можешь сказать «хорошо» или «ладно»? — сказала матушка, чтобы раззадорить с моей стороны хоть какую-то бурю. Но умудрённый жизнью Я не даст ей повода заламывать руки и кричать, какую неблагодарную свинью она воспитала.

— Как скажешь, — кивнул я. — Вкусная овсянка, кстати. Спасибо.

— Такая же, как и вчера! Ты мне дерзить удумал?

Разве я дерзил?

И всё-таки она раскричалась: что я издеваюсь над бедной женщиной, и еду её, с душой приготовленную, ругаю, а саму её не ставлю ни во что.

Лицо моей ма вернулось в привычный красный цвет, глаза увлажнились, голос дрожал. Я еле сдерживался, чтобы не подскочить и не закричать в ответ: «Хватит! Хватит! Я ничего этого не говорил!» — ведь тогда мне пришлось бы полчаса доказывать свою правоту бетонной стене.

Я заставлял себя думать о той чудесной и уютной комнате, которую смогли соорудить люди в Чистилище, вспоминал каждую мелочь от узора на пледе до царапины на дверном косяке, а когда мелочи кончились, принялся умножать двести двадцать два на сорок четыре по давнему совету Анны.

— Ну чего ты лыбишься? Чего лыбишься, а?!

— Думаю о том, как хорошо, что обо мне есть кому позаботиться, — сказал я. Ма хлестнула меня полотенцем по руке и молча ушла к себе.

Зачем Доктор отправил меня сюда? Думал устроить мини-пытку из злой родительницей? Не выйдет. Да, мы часто ругались; но какая семья может похвастать вечным штилем?

Из этой «пытки» я извлеку максимум пользы.

Пьеса. Рабочее называние:???

Действующие лица.

Сомний — одет как стереотипный сказочный принц, всегда говорит нараспев.

Регулюм — одет в белые, но местами испачканные одежды, которые в полумраке светятся от фосфора. Говорит сухо, холодно.

Сомний и Регулюм примерно одного возраста (в промежутке от двадцати до сорока лет).

Свита — пять-восемь человек разного возраста, сложения и пола, одеты как придворные 18–19 века, свои реплики произносят вразнобой и неритмично.

Декорации.

Двор замка. Слева — башня, на балконе которой вначале стоит Сомний. Справа — лес. Фоном вечернее лиловое небо.

Сомний(на балконе).

Ах, сладок вечер — он как чаша,
Покойной негой полон до краёв.
Я б приказал пошить перчатки
Из нитей, что скрепляют облака,
Перчатки были б мне отрадой:
Пришёл на бал, надел их; пальцы
Засунул в уши — сразу тишина.

Свита.

Зачем перчатки, принц?

Сомний.

Я утомился торжествами Вакха,
Ведь всякому известно, что оне
Мелодией без ритма и гармоний
Терзают душу тонкому эстету.

Свита.

Не бывает чудес, не бывает!

Сомний.