Лимб

— Раз всё так просто, значит, вы сможете отправить меня на несколько минут раньше, чтобы я не дал ей себя порезать? «Мы сами стоим на месте» — так почему б не сдвинуться?

— Нет, я же говорю — узел!

— Ясно. Звучит как вызов.

* * *

Так на чём я остановился? А, выставка. Пришло несколько моих знакомых и ещё какая-то девка — эталон серой мыши. То ли её притащил кто-то из этих, то ли сама пришла. Увидела нашего звездного творца и давай вокруг него виться, чуть слюнями не истекла.

Я хотел взять её за волосы и приложить лбом о самый острый шип на статуях! А когда творец вдруг отозвался на её сахарок, мои глаза залила красная пелена, и я совсем перестал соображать. Я столько для него сделал! Дал жильё, еду, одежду, инструменты, материалы — но не заслужил ничего, кроме равнодушно-высокомерного взгляда! А она? Чем прельстила его она?!

Хотя вы знаете ответ. И я его знал. Тому человеку нужна была женщина, хоть и бы и выползшая из пыльной норы, а не такой шикарный друг, как я.

* * *

— Какая высокая самооценка, — проронил Доктор.

* * *

Адекватная! Я всё оцениваю адекватно, особенно сейчас. В отличие от многих и многих.

Ещё я только недавно понял, что и серая мышка стала жертвой его до сверхъестественности убойного обаяния, которое действовало так избирательно. Как крысолов, играющий на дудочке, он увлекал нас за собой, чтобы потом на нас паразитировать.

Но это сейчас. А в то время для меня была только одна цель для ненависти, хуже Гитлера. Девка, в которой не было ни единого достоинства, кроме лишней дыры — ну, я тогда так её мысленно крестил у себя в уме. Это она была в моих глазах крысоловом, поймавшим на свою удочку «невинного ангца, не знающего жизни»… Тьфу!

Во всех, совершенно всех бедах мира виноваты женщины! С младенчества до детства в тебе ломают стержень женщины в семье. С детства до юности — женщины в школе. С юности и дальше — женщины в обществе целиком. Вообще, я всегда так думал, но только встреча с серой мышкой помогла мне сформулировать свою ненависть как постулат… Они поставили нам на головы каблуки и назвали это борьбой за равные права! Европа — цитадель равноправия? Как бы не так!

* * *

— Обиженный ребёнок, — усмехнулся Доктор.

— Не обиженный, а несправедливо угнетённый, — отозвался я. — Не надо обесценивать мои чувства, не получится. Мир всегда поворачивался ко мне одной стороной, и я реагировал на то, что видел. Разве можно меня за то судить? С тех пор, как я помер, женщины только и делают, что помогают мне, причём бескорыстно, вы представляете? Почему они не могли делать этого раньше? И почему Господь, если он есть, намеренно посылал мне навстречу только самых… ну, таких, из-за которых я реально имел причину возненавидеть весь евин род?

Я заметил, что весь разговор жамкал белый халат, и тот уже разошёлся по швам. Когда Доктор снял его? Сидит теперь в тёмном полосатом костюме.

— Прошу прощения, — смутился я, — я всё заштопаю. У вас есть иголка с ниткой?

— Сам зашью, — ответил собеседник. Какое счастье, что он не злится за халат! Но мне всё равно было неудобно перед Доктором.

— Спасибо.

— Знаете, что самое интересное? — заговорил Доктор, сцепив пальцы в замок и буравя меня жёстким взглядом. — Вы говорите о своих чувствах в прошедшем времени. «Ах, я был слеп». «Я ненавидел, но теперь-то у меня нет причины».

— И?

— На самом деле, все эти мысли прекрасно живут в вашем настоящем. Вы не считаете себя прозревшим слепцом. А все эти слова о прозрении нужны только для того, чтобы я вдруг не подумал о вас что-нибудь недоброе.

— Я вам вообще разрешал лезть к себе в голову? — зло спросил я. — На выход! И пол за собой вымойте!

— Как же не лезть, если вы то и дело приукрашиваете свой рассказ — то там, то сям.

— Вы хотите сказать, я лжец?

— Самую малость.

— Не смейте навешивать мне ложь! — выпалил я, хватая многострадальный кожаный мешок.

Доктор подскочил ко мне, но было поздно. Я уже бросил мешок на пол, и нога моя приземлилась сверху.

Почему-то я мог думать только о том, что эта бесцветная жидкость не порождает ни единого блика. На её поверхности плавали остатки хлама, из которого их создатель плёл души — полурастворившиеся нитки и размякшая бумага.

— Что ж, теперь вы определённо можете считать себя убийцей, — процедил Доктор. — Довольны?

— Ха, ещё попытайтесь опять выставить меня виноватым, — сказал я. — Вы меня несправедливо обвинили. Я жду извинений.

— Извинений, значит? — протянул он, явно не настроенный искать компромисса.

— Вы не оставляете мне выбора. Не хотите разговаривать по-хорошему — будем по-плохому, — и я оторвал от грозди и бросил на пол следующий мешок…

* * *

Мир резко потемнел.

* * *

В бытие ворвалась барабанная дробь — будто целая конная армия проскакала по нежным розам. Ах, мой деликатный ум… Я, привычно нащупал телефон на тумбе подле кровати и ткнул пальцем в экран.

Раз звон не прекратился, тычок прошёл мимо кнопки (по утрам я потрясающе логичен). Пришлось вставать и нажимать на кнопку уже не вслепую.

Так, постойте… это же мой старый телефон.