Лимб

— Глупец, — усмехнулся Доктор. — В каждом живом существе есть душа. Но вы придумали к ней в довесок какую-то искру и оттого не могли её найти — она ведь воображаемая.

* * *

А вот и нашёл. После тысяч пустых лиц, пустых глаз, пустых сердец — в которых ничего не горело — я встретился, наконец, с тем человеком, который мне позвонил. Он был грязен, как бездомный, худ, оборван, растерян, бит — если не людьми, так жизнью…

Но стоило мне на него взглянуть, как я понял: вот человек с искрой. И я привязался к нему в тот же момент. Мне захотелось сделать для него что угодно, хоть самого себя возложить на алтарь — лишь бы он был неподалёку. Тогда я видел бы, что я не сошёл с ума, что я не один.

«О Господи! Ты тот человек, которого я искал всю свою жизнь! Я вижу в тебе пламя… Мой собрат!» — подумал я, а вслух сказал:

— Привет, как дела?

Я ведь разучился говорить что-то другое.

Его взгляд блуждал по моим апельсинным паласам и модерновым аркам, по вылитым из латуни голым телам и россыпи рисованных глаз на стенах, — и ничего не выражал. Я устрашился: ему не по нраву моё жилище, вдруг повернёт назад? Ему что-то не нравится? Что именно? Скажи, что, и я тут же выброшу это в окно!

Его равнодушие было жарче любых чужих эмоций.

«Он в беде… надо ему помочь!» — вдруг осенило меня. Я схватил его за руку и потащил отмывать. Мой гость, до тех пор пассивный, на пороге ванной вдруг засопротивлялся, и я выпустил его руку.

Меня одолела паника — что, если мой новоявленный собрат так выглядит из идеологических соображений, а я его оскорбил? Тогда я побежал на кухню, сгрёб оставшиеся со вчерашнего подсохшие канапе и тарелку с горстью унылых креветок и принёс ему. Как дары богу.

Гость взял блюдо и начал механически жевать, поглядывая на меня сквозь спутанные, слипшиеся длинные волосы. Настороженный, как грязный кот, которого я подобрал на улице и пытаюсь приручить. А он думает: располосовать радушному хозяину лицо пятернёй или дать погладить себя по шерсти?

Точнее, это я думал, что приручаю его, а на самом деле всё было наоборот.

Пока же мне оставалось только гадать, что за кошмар такой свалился на бедного парня и наивно жалеть его. Я присмотрелся к одежде — та была дорогой, брэндовой, я разглядел ярлычки, — но теперь превратилась в рубище. Нет, не из-за идейности он решил забомжевать, подумал я. Даже в том, как он брал еду из тарелки, была некая грация — недостижимая для меня самого; такие как он, обычно едят серебряными вилками из золотых тарелок — с самого детства… моя обставленная по высшему дизайнерскому разряду кухня тут же показалась мне убогой и недостойной.

А гость всё смотрел то в тарелку, то на меня, будто взвешивая за и против. Меня вдруг осенило: ему не понравилось, как я панибратски схватил его и куда-то потащил.

* * *

— Он оскорбился тем, что его хотели «отмыть»?

* * *

Скорее, псевдосексуальным подтекстом того, что я делал. Ну, я почему-то так подумал. В моём щенячьем поклонении и правда могло привидеться что-то рабское-развязное. Я этого эффекта не желал.

Хотя… не уверен. Просто моё жилище пропахло сексом, и половина моих мыслей, пока я там находился, сводились к нему. Вот и опасения повернулись туда же. Не знаю…

Доев, гость сказал, что ему нужны материалы для работы. Мол, он скульптор, хотел организовать через меня выставку, но его статуи украли. Моё сердце облилось кровью при этих словах!

Ладно, Док, я не буду описывать дальше каждый наш чих, скажу только, что я купил тому парню всё, что он просил — все эти скребки и штихели, проволоку, мешки с гипсом; поселил у себя на складе — ведь ему негде было жить; обеспечил едой и свежей одеждой…

Я убеждал себя в том, что инвестирую в него как в скульптора, как в проект, который окупится. Но на деле, я инвестировал в чувство собственного не-одиночества. А ему… ему было всё равно. Ему не нужен был друг. Он казался самодостаточным. Жил в своём мире, а в моём лице видел только кормушку.

Он действительно оказался драным кошаком с улицы, если вы понимаете, о чём я… Нет? Ну, для котов мы всего лишь слуги, которые приносят пожрать и обеспечивают кров. Вот и я для него был кошачьей обслугой. Паркетом, на котором можно твёрдо встать ногами среди болота опасной жизни и творить безраздельно. Его творчество… нет, оно никогда бы не окупилось. Это было творчество безумца. Не гения-безумца, а просто сумасшедшего. Шипы на злобных мордах, десятки клыкастых ртов на одном теле… Когда я увидел его первую статую, не знал, что и думать. Разве что «Лепил бы ты и вправду кошек…»

…А ещё, как и кот, он мог смотреть часами в стенку.

* * *

— Мне показалось, или вам не нравятся женщины?

* * *

Дурацкий вопрос. Мне вообще никакие люди не нравятся. Но от женщин мне досталось больше.

Иногда я спрашиваю себя: почему? С чего всё началось? И каждый раз возвращаюсь в один чёрный день. Всё бы отдал, если б у меня было это всё, чтобы тот день изменить. Я испытал за один вечер столько стыда, сколько потом не ощущал за всю жизнь.