Лимб

Нет, капитально всё началось ещё раньше, с детства, с младенчества, с того самого дня, как мать довела отца и он сбежал от неё — а потом она принялась за меня… Но осознал опасность, исходящую от женского рода, я только в четырнадцать. В то лето матушка сочла нужным сослать меня в детский лагерь. Думала, это поможет ей наконец обустроить личную жизнь. Будто бы дело было во мне!

Лагерь оказался не простой, а языковой — чтоб я проводил время с пользой. Что ж, я взаправду не пинал балду, научившись материться на ещё трёх языках в дополнение к родному.

Весёлое было времечко. Море, фрукты, баскетбол. За всё лето я не попал по кольцу ни разу, но мне всё равно нравилось играть. Я по-настоящему отдыхал, больше душой, чем телом.

Итак, в тот чёрный вечер я ныкался с сигаретой за корпусом — ждал приятелей, таких же подростков, возомнивших себя никотиновыми наркоманами. Они пополняли мой кошелёк своими карманными деньгами, пока я воображал себя крутым воротилой.

Но вот послышался голос нашей тренерши, необычайно резкий. Может, мне эта резкость почудилась: женщина говорила по-немецки. Слов я разобрать не мог.

Голос всё приближался и приближался, и я уже верил, что мне сейчас будет полный хэндэ хох. «Кто ж меня сдал?» — думал я, судорожно втаптывая окурок в землю. Пачку, которой надлежало сегодня быть распроданной, я швырнул через забор — вдруг тренерша меня обыщет?

Как ни в чём не бывало, я вышел из-за угла, мурлыча песенку себе под нос. Ни дать ни взять, примерный ученик.

Тренерша была не одна, она вела за руку девчонку лет семи-восьми, её и отчитывая. Увидев меня, надзирательница наша спросила:

— Присмотришь за Мартой? Я сейчас вернусь.

В её вопросе было больше приказа, чем, в сущности, самого вопроса. Она пролаяла мелкой Марте какую-то фразу — видно, сказала, чтоб та меня слушалась, и скрылась в дверях.

Я вздохнул. Пока дождусь тётку — помру со скуки! И правда, прошла минута, две, пять, десять, а тренерши всё не было. Или для меня минута тянулась как пять, не знаю.

— Что ты умеешь? — спросил я Марту на ломаном немецком. Вообще, я хотел спросить, «Во что ты умеешь играть», чтобы скоротать с ней время за картами, но не смог сформулировать.

— Танцевать, — ответила та, и сделала «волну» руками.

Тут на дорожку вырулила компания моих братанов.

— Чё, нянькой подрабатываешь?

— Идиоты, не видите — стриптизу её учу, — весело отозвался я. Ну а что, она ж немка, не понимает, что я несу. — Платите — и будет вам личный сеанс.

Мы поржали, и приятели мои ушли за угол, а я остался на своём посту.

Буквально через полминуты на улицу выскочила целая делегация разъярённых училок и воспиталок. Господи, как же они на меня орали; каким матом только не крыли. Я ничего не мог разобрать, и только открыл рот, чтобы узнать, что происходит, как на меня посыпались уже тумаки.

Училки потащили меня в корпус, продолжая поносить малолетним извращенцем, сутенёром, грязным ублюдком и куда более худшими словами, которые сами запрещали нам произносить.

Марта разревелась от их ора, которого не понимала, и на меня обрушилось ещё больше ударов — будто бы это я довёл девчонку, а не они.

И тут я понял: они сидели в комнате на первом этаже, нажирали свои килограммы за «Скарлетт», когда я на расстоянии трёх метров озвучил свою дурацкую шутку про стриптиз!

— Постойте, это была всего лишь шутка, — проговорил я. Меня никто не слышал, не слушал, не хотел услышать. Ревущую Марту увели, а меня заперли в пыточной с десятком «плохих полицейских». Их гнева и презрения почти хватило, чтобы физически раздавить меня.

Тут и я не мог уже сдержать слёз; не от того, что на меня кричали, а от несправедливого этого обвинения, от невозможности сказать хоть слово в своё оправдание.

Через час, когда из меня выдавили и признание, и раскаяние, меня оставили одного, запертым в их комнате. Моя мать была уже в пути — ехала забирать из лагеря своего сына, «развязавшего международный скандал». И я знал: каток из училок скоро покажется мне ягодками.

Позор был так невыносим, что я уже готовился повязать петлю на люстре, когда окном показался ещё один наш учитель. Мы звали его Рыба — из-за внешности.

— Что случилось? — спросил Рыба, увидев моё опухшее от страданий лицо.

Прерываясь на всхлипы, я рассказал ему всю историю.

— И это всё? — он поднял одну бровь.

— Да…

— Дурачок ты, — спокойно сказал Рыба и пошёл дальше по своим делам.

Вот тогда я однозначно уяснил разницу между мужчинами и женщинами.

* * *

— Этого хватит — пока, — отозвался Доктор. Он сидел, скрестив ноги, и качал резиновый тапок на носке — того и гляди, свалится. Почему-то я подумал: «Кто же родится, если добавить в душу часть этого тапка?» Видимо, и сам начал сходить с ума. Хотя что же я, я ж и так давно поехавший. Моё тело лежит где-нибудь в психушке, а я пускаю слюни в рукав, воображая, что говорю с Доктором из Чистилища.

— Тогда, жду вашу часть сделки. Извольте отгрузить её мне в мозг, — усмехнулся я.

— Это ж не галлюцинация, право. Вы переноситесь душой через неявные врата, а не я транслирую вам мультики в голову.

— Тогда почему я был мокрым, когда вернулся?