Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Кто старшой? — поинтересовался воевода, остановив взгляд на толстопузом бусурманине, у которого и халат был новее, и лиса на малахае не тертая. — Давай, сотник, попробуем миром договориться.

— Хазаина отпусти, — потребовал татарин, помягчев взглядом. Чувствовалось, что бусурманину польстило, что назвали «сотником». Десятник, в лучшем случае.

— Скажи своим, чтобы луки опустили, — улыбнулся воевода. — Мы тогда хозяина отпустим и пищали уберем. Вишь, сколько людей безвинных пострадать может.

Татарин быстро окинул взглядом двор. Было заметно, что в башке, отродясь не мытой, шевелятся мысли — восточные купцы, будь они турки или персы, но на помощь единоверцам придут. Но опять же гололобый знал, что сотворит картечь!

От купцов отделился невысокий благообразный человек в дорогом халате и зеленой чалме — купец Хаджа Камиль, самый уважаемый среди восточных гостей. Он же был местным кади — кем-то вроде муллы и судьи. Хаджа Камиль сказал что-то десятнику. Толстопузый огрызнулся, не соглашаясь, но турок повысил голос, и татарин сник. Повернувшись, гортанно отдал приказ, и подчиненные нехотя опустили луки.

Что воеводу удивляло, так это то, что все бусурмане понимают друг друга. Хаджа Камиль был турком, но его речь понятна и крымчакам, и волжским татарам. Сам Яковлевич, когда жил у немцев, удивлялся, что немец из Штудгарда не может объясниться с земляком из Магдебурга. Давно хотел поговорить об этом со знающими людьми, но недосуг.

Когда помятый и злой хозяин караван-сарая отошел, Котов махнул стрельцам, а те сняли мушкеты с бердышей.

— Ну, теперь и поговорить можно, — удовлетворенно сказал воевода.

— Чево ты хочешь? Зачем пришел? — злобно ощерился Базарбай.

— Ты, Бориска, не позабыл, что я в здешней слободе воеводой поставлен? — приосанился Котов. — Стало быть, за порядком и за законами следить должен. А ты закон нарушаешь.

— Какой такой закон? Ничего я не нарушал!

— Закон покойного государя нашего Бориса Федоровича о том, что никто холопами владеть не вправе, кроме их господ. А продавать нельзя, окромя как сам холоп по купчей грамоте заложится, — веско изрек воевода и протянул руку: — Грамоту купчую покажи.

— Царь Борис умер давно. Никто его законы не исполняет, — ухмыльнулся татарин.

— Умер царь, не умер, а законы никто не отменял, — спокойно возразил Котов. — Я за все царство-государство не ответчик. Я тут, в Рыбной слободе, поставлен, и с места меня пока никто не согнал. Стало быть, должен законы исполнять. Мне донесли, что у тебя, Базарбай, на дворе девки незаконно содержатся. Если купчей нет, то я должен этих девок у тебя отобрать и вернуть в первобытное состояние, а тебя суду предать. По закону могу у тебя все имущество отобрать, а тебя в батоги бить! Понял?

— Вы, Александр-эфенди, плохо делаете, — вмешался в разговор турок. — Почтенный Базарбай — хозяин постоялого двора. А на постоялом дворе, равно, как в посольстве, свои законы действуют.

— Господин Камиль, — усмехнулся воевода, поднаторевший в таких делах. — Караван-сарай — русская земля! Если бы Базарбай был турок или там хоть крымчак, то мы бы еще поспорили. Только хозяин-то из казанских татар будет. А Казань-то она еще при Иоанне Васильиче русской стала.

— Ты этих девок видел, а? — ухмыльнулся хозяин, слегка успокоившись.

— Люди видели, — пожал плечами воевода. — Я, Базарбай, могу весь твой двор кверху задом поставить! — пообещал Александр Яковлевич и пригрозил: — А за то, что ты воеводу впускать не хотел, еще штраф заплатишь!

Хозяин поскучнел лицом. Знал, что если воевода сказал, — так и сделает. Однако продолжал упорствовать:

— Девки русский я у братьев купил. Серебром платил, вот. Купчих никаких нет, не нужны нам купчие. А где они девок взяли — их спрашивай. Тангу за девку отдал, мой девка! А штраф какой — скажи, уплочу!

На выручку собрата по вере поспешил Хаджа Камиль.

— Почтенный Александр-эфенди, — сказал турок. — Наш хозяин не имел злого умысла. После вечерней молитвы все правоверные должны ложиться отдыхать.

— Да на здоровье! — улыбнулся воевода. — Девок отдайте, а потом — спи, отдыхай…

— Э, воевода, зачем ты так? — оскалил хозяин зубы в ответной улыбке. — Почтенный кади тебе сказал — правоверные спать должны!

— Я, Базарбай, человек терпеливый, — погасил улыбку Котов. — Но у меня терпение не беспредельно.

— Э, воевода, много крови прольется, — попытался припугнуть татарин, почуяв поддержку, хлопнул себя по боку, где должна быть рукоять сабли. Нащупав пустоту, скуксился, злобно посмотрев на Костромитинова, стоявшего спокойно и вроде бы лениво, но не выпускавшего из виду никого — ни татар, ни купцов.

— Ну, значит, твоя кровь первая будет, — вздохнул Котов, устав спорить.