Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Ужнать будешь? — поинтересовался Александр Яковлевич, а хозяйка даже приостановилась в ожидании ответа.

— Благодарствую, ужнал уже, — отмахнулся Яков. — Тут, воевода, такое дело. С постоялого двора человечек пришел, мать его ети… — Холоп многозначительно кашлянул, показав глазами на хозяйку и девку.

— Авдотья, Машка, ступайте, — распорядился воевода, и женщины послушно вышли — девка, без слов, а хозяйка, проворчав вполголоса: «Тайны-то тут разводите, на пустом месте!».

— Значится, твою мать, пришел с караван-сарая, где Борька-татарин, ети его мать, парнишка, да грит — гололобые к Борьке, мать их так, девок привезли, — сообщил Яков. — Весь день их пластали, а щас кому-то из бусурман продать собрались.

— Ну и что? — не понял Котов. — Ну, привезли и привезли.

— Да ты че, воевода, совсем ох…л, твою мать?

— А твою мать?! — разозлился Яковлевич. — Толком-то говори…

— Ну, воевода, мать твою за загривок, — разозлился холоп, стукнув кулаком по косяку так, что загудел весь терем. — Девок на продажу привезли, не понял? Русских девок!

— Наших девок, да бусурманам продать хотят?! — взревел воевода.

— Ну, дошло, наконец. А то даром что воевода, мать твою, а доходит до тебя как до утки — на пятые сутки, — облегченно выдохнул Яков.

Александр Яковлевич вскочил, принялся сбрасывать домашнюю рубаху.

— Авдотья, Машка, одежу выходную тащите, оружие! — заорал Котов домочадцам. — А тебе, дядька, за матюги как-нибудь прикажу батогов всыпать! — пригрозил холопу и махнул рукой: — Костромитинова поднимай!

— Ну так, мать твою, через подворотню, прикажи! — развеселился старик. — А Костромитинова с особым десятком я уже кликнул!

Одним из новшеств Рыбной слободы был «особый десяток». Проще говоря — один десяток из сотни стрельцов, что заступала на службу, не нес караул, а размещался в особой, Стрелецкой, избе. Вроде на тот случай, если подмога понадобится. Поперву попавшие в избу радовались, что смогут дрыхнуть целыми днями! Ан, нет. Ни выспаться вволю, ни, там, выпить-закусить не позволили. Был у Котова человек, из «засечных» дворян — Леонтий Костромитинов. Возрастом не младше Якова, а крепок, как дуб. Десяток Леонтий гонял в хвост и в гриву, заставляя стрельцов учиться тому, чему дворян да боевых холопов учат с детства — рубить саблей и драться без оружия, стрелять из лука и палить из мушкета. Мужики матерились, пытались жаловаться воеводе, а кое-кто даже норовил подраться с мучителем. Но толку от этого вышло немного: драчуны ходили с битыми харями, а с жалобщиками воевода разбирался просто — сдавай пищаль с бердышем и отправляйся к растакой-то матери!

Стрельцы от восхода до заката махали бердышем, в строю и в одиночку ставили удар по конному и пешему, палили из пищали кучно и россыпью. Для такого дела воевода не скупился на порох и свинец. Обычно к концу первой недели втягивались. Ну а к концу месяца уже было любо-дорого — со служилым дворянином, иноземным наемником или боевым холопом рыбнинскому стрельцу тягаться трудно (но можно!), но с кем другим — запросто! За год, что Костромитинов провел в Рыбной слободе, таких ратников получилось больше сотни.

Когда воевода спустился во двор, у калитки ожидал десяток стрельцов во главе с самим Костромитиновым.

— Ну, с богом, — перекрестился воевода и, пропустив вперед стрельцов, пошел вместе с Яковом замыкающим.

Караван-сарай, отстроенный татарином Базарбаем, напоминал крепость: мощные бревенчатые стены, внутри которых гостевые комнаты для гостей из Турции и Персии, двор, где разбивали шатры татары, не любившие крыш. В высоких дубовых воротах, обитых железом и утыканных гвоздями, имелась калиточка. Вот в нее-то Костромитинов и постучал. Открылось маленькое оконце, забранное решеткой, через которую были видны глаза.

— Чево хатэл? — поинтересовался неизвестный привратник.

— Открывай, — потребовал Костромитинов.

— Завтра прихади, — ответствовал голос, и оконце закрылось.

— Ах ты засранец! — возмутился Леонтий Силыч и опять постучал: — Хозяина позови. Скажи, воевода пришел!

— Завтра прихади. Хазяин отдахать спать, никаго не пускать.

— Ну, ладно, — с угрозой в голосе сказал Костромитинов. — Дай-ка пищаль, — потянулся он к ближайшему стрельцу и, взяв оружие, что есть мочи долбанул прикладом в калитку. Грохот поднялся такой, что изнутри залаяли собаки. Наконец-таки оконце снова открылось и показалось лицо хозяина.

— Зачем стучишь, Лявон? — приторно ласково спросил Базарбай. — Зачем людей беспокоишь, а?

— Ворота открывай, разговор есть, — хмуро сказал Костромитинов.

— Какой разговор на ночь глядя? — делано удивился татарин. — Завтра приходи, а? Поговорим, шашлыка покушаем, пловом угощу.

— Базарбай, ты долго будешь ваньку валять? — выступая вперед, спросил воевода. — Тебе что, непонятно сказано? Открывай двери!

— Э, воевода-боярин, — радостно завопил Базарбай, изо всех сил изображая радушие. — Что случилось, боярин?

— Сам знаешь, что случилось. Открывай двери, — повторил воевода, начиная злиться. — Иначе — высадим!