Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Э, воевода, моя дверь крепкая, — зацокал языком татарин. — Ты скажи лучше, что тебе надо? Подати я заплатил. Бакшиш хочешь? Завтра домой принесу. Зачем дверь открывать? Ты так скажи — может, ответить смогу.

— Ведомо мне, что у тебя на дворе русские девки, которых продать собираются, — попытался объяснить воевода.

— Э, а что девки? — удивленно воззрился татарин. — Если я девка куплю, моя она девка!

— Купчую покажи, — потребовал Котов.

— Э, какой купчий тебе?

— Такую, в которой девки себя продают, — терпеливо сказал воевода. — Или от старого хозяина купчая, где вписано, что согласны девки другому запродаться. Может, вольные они али крепостные чьи. Нельзя на Руси людей без их согласия продавать!

— Купчий йок! Зачем купчий? Я купил — мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? — начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал…

— Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! — прорычал воевода и кивнул Костромитинову: — Командуй, Леонтий Силыч.

Пока Леонтий отводил стрельцов в сторону, Котов озабоченно спросил у верного холопа:

— Чего это он? Нешто, не понимает, что с огнем играет?

— Ну так, мать его за ногу, известно чего, — уверенно ответил Яков. — У них же, у гололобых, язви их в качель, мать их, в деда, обычай такой. Если гость в доме, то хозяин должен гостя защищать!

— Хороший обычай, — одобрительно сказал воевода и поинтересовался, кивнув на ворота: — Осилим, как считаешь?

— А куда мы денемся? — беззаботно отозвался Яков. — Если чего, мать его за ногу, е… оно колом, пушку подтащим!

Александр Яковлевич, наблюдая за подготовкой, лихорадочно размышлял. Удастся ли высадить калитку, нет ли, но залп переполошит всю слободу. А дальше? Не высадишь с первого раза, придется пушку тащить или жечь караван-сарай к ядреной матери! Сжечь можно — подворье в стороне, огонь на дома не перекинется. Среди слобожан немало пришлых, у которых к татарам свои счеты. Да и рыбинцы поддержат. Что же получится? За милую душу вырежут всех, кто живет у Базарбая, а потом и других. Татары, которые разбойники, — хрен-то с ними. Но немало и обычных людей. А персы, турки, с которыми уже не первый год ведется торг? Нет, по-другому нужно!

— Леонтий, подожди пока, — остановил воевода дворянина, который уже собирался сказать «Пли!».

— Яков! Лук-то у тебя с собой? — спросил воевода, хотя вопрос был лишним — наставник никогда не расставался ни с саадаком, ни с саблей. Холоп вообще считал, что пищали да пистоли — это так, баловство. Вот лук — это да! И бьет дальше, и попадает точнее. Котов был с ним согласен — пока стрелец наводит ружье, холоп успевал засадить три стрелы. Но вот одна беда — нужно долго учиться.

— За крышей присмотри, — показал воевода на плоскую стену-крышу, с которой могли и шарахнуть чем-нибудь.

— Понял, — кивнул Яков, одним движением открывая крышку саадака и извлекая лук. Одна стрела наложена на тетиву, две в руке и еще две в зубах. Александр Яковлевич подошел к калитке и опять постучал в закрытое оконце.

— Базарбай, ты меня слышишь? — ласково спросил он.

Окошечко отворилось и из-за решетки выглянуло перекошенное лицо хозяина.

— Можешь пушку тащить — не открою! — стоял на своем упрямец.

— Ну и не открывай. На хрен мне твоя лачуга не нужна. Будка собачья! Только собакам в ней жить. И сам ты — пес шелудивый, собака страшная!

Глаза татарина выкатились из орбит.

— Сам ты собака русский. И ты, и отец твой, и мать твой собака. У-у!!!

«Лучше бы Якова ругаться отправить!» — поморщился воевода, но было поздно — сам начал, самому и заканчивать. Набрав в рот воздуха, воевода выдал:

— Мать твоя — свинья непутевая. Я твою мать кутым и сестру твою кутым. И тебя кутым! Баба ты, а не мужик. И не кутак у тебя между ног, а ам! Базарбай, кутак барма? Кутак — йок! Ам — терма! Если ты мужчина, а не свинья, выходи ко мне.

Воевода и сам не знал, что означают слова. Вроде ругательства. Татарские, нет ли, хрен его знает, но Базарбай завопил и принялся отмыкать засовы.

— Живым! — приказал воевода.

Базарбай, мешая русские и татарские ругательства, кинулся на обидчика с саблей. Зашедший сбоку Леонтий одним рывком ухватил татарина за шиворот, развернул его вполоборота и отобрал саблю. Прикрываясь караванщиком, как щитом, дворянин заскочил через распахнутую калитку во двор. Следом за ним — Яков, державший наготове лук, а потом и стрельцы. Последним вошел воевода. Возле ворот стояла кучка татар в драных халатах и лисьих малахаях. Не то — шестеро, не то — семеро. За их спинами толпились вооруженные купцы и их слуги. Всего человек тридцать. Татары держали луки, но никто не стрелял, опасаясь задеть хозяина.

По спине Котова прокатились холодные капли. Понятно — стрельцы успеют одним залпом выкосить не только татар, но и купцов, но, умирая, каждый из лучников успеет спустить тетиву. Вот только умирать никто не спешил, потому те и другие медлили. «Лишь бы не дрогнул кто…» — подумал Котов, надеясь обойтись без кровопролития.