Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Вот и ладно, — кивнул Авраамий. — Одно имя названо — Михайло Федорович, сын Романов.

— Как, православные? Будете за Михайла голоса отдавать? — спросил Мезецкий.

— Ты, князь-батюшка, погоди, — поднялся с места дородный мужичина, судя по богатой шубе из песца и лисьей шапке — купец. Поклонившись — отдельно князю Мезецкому, отдельно — честному народу, сказал: — Тут ведь обмозговать надобно. Мы ить неделю ехали, неделю ждали. Чего ить спешить-то? Мы ить энтого Михайлу в глаза не видели. Чего его ить в цари-то так сразу выкликать? Где сам-то Михайла?

Князь начал сердиться — какой-то купчина о сыне боярском расспрашивать будет? Он уже собрался облаять наглеца, но встрял Авраамий Палицын.

— Не серчай, князь, а прав купец-то… Уж коли ты запоручиться решил за Романова-младшего, так скажи, кто он таков да чем известен.

— Верно! Кто такой-то? — зашумел народ.

— Михайло Романов — сын митрополита Ростовского, владыки Филарета, что прежде патриархом был, — терпеливо сказал Мезецкий.

— Это как ить? — округлил глаза купец. — А че ж мы о таком патриархе допрежь не слыхали?

— Ты откуда прибыл-то, купец-молодец? — усмехнулся Мезецкий, гнев которого прошел.

— Ить из Тобольска я. Тимофей, сын Андреев, из рода Широглазовых, — приосанился купец.

Мезецкий замешкался с ответом, не зная, как бы половчей объяснить купцу, но опередил игумен Арсений из Борисоглебского монастыря:

— Патриарший сан Филарет от тушинского вора получил, когда Святейший Ермоген еще жив был. А как Скопин-Шуйский вора побил, то сам же от патриаршества и отказался…

— Ить это да… — протянул Широглазов, скривив рожу.

«Спасибо тебе, отец Арсений! Объяснил, называется…» — зашелся от возмущения Даниил Иванович, но смолчал. Прав игумен-то…

— Да че там говорить-то! — выкрикнул воевода Нагой. — Весь род Романовых — про́клятый род! Может, племяшку-то моего, царевича Димитрия, по их наущению и убили?

— Михайло Лексаныч, а тебе не царь Димитрий шапку-то боярскую дал, а? — ехидно поинтересовался князь Одоевский. — Ежели царевича по наущению Романовых убили, так кому ж ты кланяться-то ездил?

— Ах ты, сучий выкидыш! — вскипел боярин, хватая за бороду Ивана Одоевского. Сплетясь в клубок, князь и боярин покатились по полу, награждая друг дружку тумаками. Из «черных» рядов раздался хохот, а передние скамейки, хотя и посмеивались, но им было стыдно…

— Леонтий! — позвал князь Даниил, и в трапезную вбежал Костромитинов в сопровождении трех дюжих монахов. (Еще с вечера Мезецкий отобрал стрельцов покрепче и по совету игумена обрядил их в подрясники…) Расцепив драчунов, усадили на скамейку.

— Вот что, князь-боярин, — строго сказал Мезецкий. — Коли вы лаять друг друга станете, а тем паче драться — прикажу вас из палаты вывести!

— А я епитимью наложу! — пообещал игумен Матфей и мстительно добавил: — А моей мало — владыке Вологодскому грамотку отпишу…

Одоевский и Нагой злобно переглянулись и засопели… Остальные выборщики, досмеявшись, приступили к делу.

— Так, чем энтот Михайло-то славен, князь-батюшка? — воспросил сидевший в последнем ряду мужик в чистеньком зипуне.

«Ну, теперь еще и черни докладай!» — скрипнул зубами Мезецкий, но, взяв себя в руки, стал объяснять:

— Славен сей отрок пращурами. Деды его и прадеды, государям Всея Руси верой и правдой служили. А бабка его двоюродная — царица Анастасия Романовна Захарьина, женой государя Иоанна Васильича была. Отец — митрополит ростовский Филарет, двоюродный брат покойного государя Федора Иоанновича. Дядя — покойный боярин Иван Никитыч вместе со мной вора бил — князя Рубца-Мосальского…

— Так сам-то Михайло чем славен? — не унимался крестьянин. — Хорошо, коли у него род добрый. Но и сам он чего-то должон стоить. Лет-то сколько отроку сему?

Даниил Иванович задумался, припоминая — сколько же лет Михаилу? Вроде покойный Иван Никитыч говорил…

— Девятнадцать, должно быть…

— Ну ни хрена себе, отрок! Да в девятнадцать-то годков уже не отроком должен быть, а мужем. А он все в отроках ходит? — удивился мужик. — Я, конечно, прощения прошу у общества, что хвастаюсь — но мой старшой в шестнадцать лет в дружине Пожарского голову сложил. А второй сын, коему пятнадцать было, из-под Москвы об одной ноге пришел. А тут девятнадцать, а ничего не совершил?

И впрямь… Сам князь Даниил в пятнадцать лет саблю взял, а в девятнадцать уже вторым воеводой ходил… Миша Романов в отроках числится, а у отрока этого усы с бородой должны пробиваться.

— Воля ваша, выборщики, — выдохнул князь. — Мы тут и собрались, чтобы выбрать. Не люб Михайло Романов — своего царя предлагайте. Вот ты, сам-то, кого в цари хочешь?

Мужик не стушевался под грозным взором князя. Одернув зипун (не жарко ему?) и откашлявшись, сказал:

— Нам бы такого царя, чтобы от иноземцев защитил. Чтобы веру нашу сберег. Ну а потом — чтобы справедливым был!

— Вот-вот! — соскочил со своего места купец Широглазов. — Чтобы ить, если что нам не по нраву — скинуть такого царя и нового выбрать!

— Ты, сыне, глупость не мели! — вмешался в разговор отец Матфей. — Неужто хочешь так сделать, как в Польше?

— А что ить в Польше-то? — не понял купец.