Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Так рано ж еще. Мнихи службу правят, — доложил Никита Еропкин, назначенный командовать караулом. — Старцы, кого настоятель при обители велел поселить — они и не уходили никуда. Притопал тут инок, ветхий весь, так его привратник в трапезную отвел.

— Стол изладили? — поинтересовался князь.

— Еще вчера, — кивнул Еропкин на длинную столешницу, поставленную на козлы, над которой натянули навес из холста.

— Ну, коли первым пришел, так и тут первым буду, — вздохнул князь Мезецкий.

Даниил Иванович снял перевязь с прадедовской саблей и уложил на стол. Вытащил из-за пояса пистолет, кистень, положил туда же. Расстегнув пояс, стряхнул ножны с кинжалом, вытянул из-за голенища засапожный нож. Махнул рукой и добавил к образовавшейся куче стилет, который обычно носил в рукаве. Стрельцы только башками крутили, глазея за разоружением воеводы…

Без оружия князь чувствовал себя голым. Но в опасении свар и дрязгов они с отцом настоятелем решили, что оружие в обители будет только у караульных.

Кое-кто отнесся с пониманием. Местные воеводы — Фома Подщипаев из Устюжны да Григорий Образцов из Белоозера — сдали сабли и ножи сразу же. Князь Одоевский, числивший себя вологодским воеводой, заартачился. Поглаживая эфес, изрек:

— Не, я согласен, конечно, что оружие надобно отдавать… Только мне-то это к чему? Я-то за саблю не схвачусь, коли брань начнется…

— Так я не спорю, — пожал плечами Еропкин. — Конечно, князь Иван, ты за саблю не схватишься. Но если ты не сдашь, другой не сдаст, простой-то народ что скажет? Ты, княже, пример подавать должен. На тебя же простые воеводы смотрят…

— Это — да, — согласился довольный князь Одоевский и сдал оружие.

Были и другие. За последние десять лет даже в баню ходили с оружием и расстаться с клинком — все равно что расстаться с жизнью!

— Ты кто таков, чтобы воеводу сабли лишать, а? — напирал на Никиту мощный мужичина в колонтаре и при турецкой кривой сабле. — Я, если хочешь знать, по ночам с саблей сплю, а не с бабой…

— Я человек маленький, — спокойно отвечал Еропкин. — Велено оружие забирать — забираю. Вон, княжеская лежит…

— Это каковского князя? — прищурился воевода, читая фамилию на бумажке. Осилив буковицы, заржал: — Зачем князю Одоевскому сабля, коли он Вологду бросил?

— Вон еще и князя Мезецкого оружие лежит, — нахмурился Еропкин, приготовившись к драке, если воевода начнет лаять князя Данилу…

— И че, Мезецкий оружие сдал? — недоверчиво переспросил воевода. Увидев «арсенал» Даниилы Ивановича, который кто-то заботливо увязал веревочкой, присвистнул и, скинув колонтарь, стал упихивать туда оружие, словно в мешок. Оказалось даже больше, чем у Мезецкого, — сабля, два пистолета, два поясных и два засапожных кинжала, кистень и короткий мушкет…

— Ты в кого стрелять-то собирался? — слегка одурел Никита, принимая ношу.

— Поживешь в городке, что свеи вот-вот схрумкают, в нужный чулан с ружьем ходить будешь…

— Это да, — грустно согласился Никита, чей Иван-город уже «схрумкали»…

— Ладно, грамотку пиши, — потребовал воевода у инока-писца, что уже упарился выписывать грамотки. — И чтобы прописано было, что оружие сие у воеводы из Торжка Льва Глебова, сына Истомина взято. Сабля заржавеет — шкуру спущу!

— Ты царя побыстрее выбирай, тогда и сабля не заржавеет, — присоветовал Никита.

Истомин расхохотался и пошел занимать место, а Еропкин, переведя дух, стал беседовать с воеводой из Устюга Михайлом Нагим.

— А мне по хрен, что князья тут сабли раскидали! — брюзгливо оттопырил нижнюю губу дядька седьмой жены Ивана Грозного. — Ты что, не знаешь, что сестрица моя, Евдокия, супругой Владимира Старицкого была? А племяшка — женой самого Иоанна! Мы, Нагие, даже к царю при саблях входили!

— Так царя-то еще не выбрали, — пожал плечами Еропкин. — Выберут, так снова к нему при сабле войдешь. А пока — извиняй, боярин…

— Ох, стрелец, ну и хитер же ты! — расхохотался Нагой, а потом выжидательно прищурился: — В сотники ко мне пойдешь?

— Не могу я, боярин, в сотники идти, — развел руками Еропкин.

— Это почему? — вытаращился Нагой. — Ты чей? Монастырский, небось? Жалованье тебе положу поболе, чем обитель платит. Устюг — город богатый.

— Из служилых дворян я, — скромно пояснил Никита. — Коли в стрельцы подамся, за жалованье служить стану, так и поместья лишусь.

— А велико ли поместье-то? — уважительно поинтересовался Нагой.

— Ну, велико — не велико, а мне хватит, — уклончиво ответил Никита, не разъясняя, что доходы с поместья под Иван-городом получают свеи…

— Был бы я не в Устюге, взял бы тебя в дети боярские, — хмыкнул воевода. — А у нас, сам знаешь, земли черные, мужики свободные. Погоди-ка, — спохватился Нагой. — Ты ж у Мезецкого в сотниках служишь? А чего мне пулю льешь — в стрельцы, мол, нельзя?

— Так, сотник сотнику рознь, — усмехнулся Еропкин, вспоминая, как рад был, когда взяли его в Рыбнинской слободе в простые стрельцы…

— Хочешь сказать, что у Мезецкого служить все равно что у царя? — недоверчиво протянул воевода и стал снимать саблю. — Ну, что ж тут с тобой делать…