Леопольдштадт

Герман. Спросишь у полицейского. Компания Вилли будет там до утра. Попроси переговорить с фон Байером. Передай ему мое почтение и попроси Вилли оказать мне честь и, во-первых, потребовать извинений от своего гостя, а во-вторых, в случае отказа позаботься об организации поединка на пистолетах на рассвете по правилам, согласованным обеими сторонами.

Эрнст. Нет. Ты с ума сошел! Что я скажу Гретль?

Герман. Честно говоря, я думал, ты лучшего обо мне мнения. Я очень хороший стрелок.

Эрнст. Тогда тебя осудят за убийство, и к тому же я думал, что ты католик.

Герман. Католик, австрийский гражданин, патриот, филантроп, покровитель искусств, уважаемый член общества и спутник аристократов. Мой прадедушка был разносчиком тканей. Его сын был портным и держал швальную в Леопольдштадте. Мой отец привез из Америки первый паровой ткацкий станок. Они так хотели, чтобы я поднялся как можно выше! Это, конечно, абсурд, но отступить сейчас означало бы отречься от них.

Эрнст. Герман, не хочу тебя обидеть, но ты не думаешь, что отрекся от них, когда крестился?

Герман. Нет, они были евреи и знали толк в хорошем гешефте.

Пауза.

Можно я возьму эти слова обратно?

Эрнст. Нельзя.

Герман вздыхает, беспомощно жестикулирует.

Герман. Я могу сказать тебе, в какой момент я решил не быть евреем. Когда мне было лет девять или десять, дедушка Игнац, мамин отец, рассказал мне, как он однажды бросил монету в шапку уличному скрипачу. Тот перестал играть и крикнул: «Ты что себе позволяешь, жид?», а потом сорвал с дедушкиной головы картуз и бросил его на землю. «А ты что сделал?» – спросил я дедушку. «Поднял его, конечно», – сказал дедушка. И еще долго смеялся. Его кумиром был Бисмарк. Он говорил, что если бы мог выбирать, то предпочел бы родиться прусским аристократом.

Пауза.

Только вот что. Если дело закончится плохо, то я написал Гретль записку. Если нет, то ей и знать ничего не надо.

Последняя попытка.

Эрнст, мы оба христиане.

В качестве ответа Эрнст после паузы берет свой чемоданчик и выходит. Герман остается один.

Сцена 5

Квартира Фрица. Слышно, как к дому подъезжает кэб. Затем отъезжает. Звук открывающейся с улицы двери. Входит Фриц в офицерской форме. Он зажигает один или два светильника. Он не пьян. У него было время протрезветь, но ночь была тяжелая. Звук дверного звонка. Фриц удивлен. Он выходит, оставляя дверь приоткрытой. Входит Герман. Он элегантно одет. Останавливается посередине комнаты. Фриц входит за ним и закрывает дверь. Он ждет, чтобы Герман заговорил первым.

Фриц. Чертовски хорошую вечеринку закатил Вилли. (Пауза.) Я полагаю, я имею право спросить, чему обязан удовольствием?

Герман. Я не намерен мириться с грязными инсинуациями в адрес моей жены, тем более в присутствии моих друзей. Я буду считать себя удовлетворенным, если вы согласитесь признать свою вину и принести мне письменное извинение, оставив за мной право показать его хозяину вечеринки и любому из гостей, если таково будет мое желание.

Фриц. Я не припомню, чтобы я что-то говорил относительно вас или вашей жены, Мерц, и ничего такого, за что мне следовало бы извиняться.

Герман. В таком случае, насколько я понимаю, вы готовы разрешить это дело на поле чести.

Фриц(изумленно). На поле чести! Каких романов вы начитались?

Герман. Видит Бог, я этого так не оставлю. Вы согласны на мои условия? Первый выстрел с двадцати шагов. Второй выстрел с десяти шагов. Я буду считать себя удовлетворенным.

Фриц. Я боюсь, что не смогу дать вам сатисфакцию.

Герман. Что вы имеете в виду?

Фриц. Я не могу драться с вами на дуэли. Офицерам в моем полку не разрешается драться с евреями.

Герман. Я христианин.

Фриц. Все это очень неприятно.

Герман. Я христианин, черт бы вас побрал!

Фриц. Как бы вам это объяснить. Офицер моего полка не может драться с человеком, у которого мать еврейка.

Герман. И к черту ваш полк.

Фриц дает Герману пощечину.

Фриц. Довольно. Я прошу вас не упоминать мой полк.

Фриц берет с подставки для зонтов черную трость с набалдашником из слоновой кости. Герман смотрит и не может поверить; делает движение, чтобы защититься.

Реликвия студенческих лет, если вам неймется о ком-то высказаться. Скипетр германо-австрийской ассоциации студентов. У нас был манифест, в котором было записано, что поскольку еврей от рождения лишен чести, то ему нельзя нанести оскорбление. Соответственно, еврей не может требовать удовлетворения за испытанное унижение. Это если вкратце. Чванство и бахвальство – не в моем вкусе, но что делать. Здесь мы с вами бессильны. Я вдвойне не могу с вами драться!

Герман растерян и не может подобрать слова.

Герман. Тогда что же вы предлагаете? Каким образом я… (в порыве гнева) Я что, должен вас выпороть?