Леонард Коэн. Жизнь

Они сделали восемь песен, но альбом из восьми треков общей продолжительностью сорок минут выглядел на компакт-диске — в отличие от виниловой пластинки — слишком коротким. Леонард решил сделать девятую песню. Он записал с Беком новую версию «Anthem», и они даже успели записать дополнительные инструменты, в том числе струнные, когда Леонард решил не включать её в альбом. Они записали первую версию «Waiting for the Miracle». Леонарду она понравилась. Он позвонил Беку и сообщил, что очень ей доволен. Через три недели он позвонил снова: он переработал текст, и надо было переписать вокал. Уже в студии Бек обнаружил, что Леонард изменил и мелодию, «и она не сочеталась с уже записанным треком». Они работали над песней до глубокой ночи. «Мы записали несколько дублей вокала, и он очень устал. Наконец он сказал: «Я закончил, можно нарезать» (то есть собрать окончательную партию вокала по кусочкам из нескольких дублей). Пока Бек работал, Леонард прилёг поспать. «Как только вокал был готов, Леонард проснулся, пришёл в аппаратную и сказал: «Что ж, давай слушать». Я включил ему запись, и он сказал: «Ужасно». Он ушёл, и тем всё и кончилось».

После ещё нескольких неудачных попыток песня была завершена. В какой-то момент Леонард дал её Шэрон Робинсон — они оставались близкими друзьями, хотя и не работали вместе с тура 1980 года, — и она сделала «совершенно другую музыку, — говорит Бек, — а я сыграл на гитаре. Мне очень нравился вариант Шэрон, но и он не стал окончательным» (окончательный вариант был включён в альбом The Future 1992 года). Но на альбоме 1988 года всё-таки есть песня, которую Леонарду помогла написать Шэрон Робинсон. Однажды он пришёл к ней, вручил новый текст — мудрую и циничную литанию — и попросил написать к нему музыку. Она выполнила его просьбу, и так появилась песня «Everybody Knows».

При работе над альбомом Роско Бека больше всего поразило, как у Леонарда изменился голос. «Я подумал: «Вау, Леонард нашёл совершенно новый способ петь». Его голос всегда склонялся к баритону — например, глубокий грудной голос в песне «Avalanche», — но теперь он стал использовать это по полной, и пел, как будто рассказывал». Леонард на новом альбоме пел лаконично, практически просто говорил — как будто французский шансонье, случайно попавший на дискотеку. Он звучал изысканно и несуетливо; как выразился один британский критик, Леонард проговаривал каждое слово, «как человек, который медленно едет вдоль тротуара, выбирая проститутку» [4]. Голос Леонарда стал таким же глубоким и саркастичным, таким же лукавым и соблазнительным, как его песни. Его новый альбом был многогранным: он был сделан тщательно и с острым чувством стиля, но не в ущерб человечности; он был безжалостно искренен, но лёгок для восприятия, и в его песнях было всё: секс, культура, любовь, тоска и юмор — особенно юмор.

I was born like this I had no choice I was born with the gift of a golden voice.

Я таким родился У меня не было выбора Я родился с даром золотого голоса.

(«Tower of Song», альбом I’m Your Man)

Песни Леонарда всегда были остроумны, но не все это замечали: их юмор был мрачным и саркастическим, и был направлен главным образом на самого Леонарда. Но на этом альбоме остроты были заметны как никогда прежде.

Альбом I’m Your Man («Я тот, кто тебе нужен») вышел в феврале 1988 года в Великобритании и Европе, а в США и Канаде — спустя два месяца. В заглавной

песне пророк превращается в элегантного воздыхателя, падает на колени, воет на луну — и пытается постичь, чего же хотят женщины, готовый исполнить их желания, в чём бы они ни заключались. Хотя «Ain’t No Cure for Love» была вдохновлена новостями об эпидемии СПИДа, в ней Леонард говорит о собственном понимании любви: любовь — это смертельная рана, от которой мужчина не может уклониться так же, как Иисус не мог уклониться от креста. В «I Can’t Forget», которая начала своё существование как песня об исходе евреев из Египта, Леонард вечно находится в дороге, но теперь, так долго прожив внутри мифа о самом себе, он не может вспомнить, что им когда-то двигало. «Everybody Knows’ — прилипчивая ода пессимизму. «First We Take Manhattan», весьма вероятно, — единственная песня в стиле евро-диско, в которой упоминается война между полами и Холокост. «Tower of Song»

(«Башня песен») посвящена тяжёлой, одинокой, несвободной жизни человека пишущего, автора песен (в конце концов перед глазами даже встаёт образ концлагеря: «They’re moving us tomorrow to that tower down the track» — «Завтра нас переводят в ту башню, дальше по дороге»), но вместо обычной в подобных песнях жалости к себе здесь — безжалостная самоирония: он всё ещё «безумно жаждет любви» («crazy for love»), но теперь у него болит там, где он раньше веселился («I ache in the places where I used to play»), и, невзирая на весь его упорный труд, всё это не имеет значения ни для женщин, ни для Бога, ни даже для поп-музыки; его комната на сто этажей ниже, чем у Хэнка Уильямса («a hundred floors above me in the Tower of Song»).