Леон

Погода была восхитительная, я подозревал, что тут не обошлось без дяди. Герда, много дней добровольно проведшая взаперти, соскучилась по солнцу и простору. Она улыбалась, тоже впервые за много дней; ее мысли так ясно отражались на лице, что я мог читать их, ни о чем не спрашивая.

Завтра свадьба. А послезавтра, думала Герда, мы будем свободны и поедем объясняться с Форнеусом… При мысли об этом объяснении улыбка ее померкла, но тут же оживилась снова: наставник все поймет. Леон знает, что делает, он гораздо умнее меня…

Мы въехали в город. Я поднял полог над повозкой, чтобы зеваки не глазели на Герду, и взял ее за руку.

– Ты спрашивала насчет пиратов? Ты была права: надо было оставить их в мышиной шкуре. Ты в тот раз рассуждала гораздо умнее меня.

Она засмеялась, не пытаясь скрыть удовольствия, и тут же нахмурилась:

– Так и что – насчет пиратов? Они объявились?

– Сюрприз, – сказал я.

Колеса стучали по городской брусчатке. Герда оглядывалась – впервые с интересом. Дома и палисадники были разукрашены один пышнее другого.

– Напоминает мне родной город, – шепотом сказала Герда. – Там бывали пышные свадьбы, ну и другие праздники, и все вот так же украшали дома мишурой – как дети. Живыми цветами, флагами, гирляндами…

– Завтра будет еще красивее. – Я обнял ее, забыв, что жениху до поры надлежит держаться от невесты подальше. – Завтра будет оркестр, нас повезут на открытой платформе, решили проводить церемонию прямо на площади, потому что ратуша всех не вместит. А от нас ничего не потребуется – только быть благосклонными…

Нас приветствовали прохожие; я помахал рукой, но выше поднял полог, скрываясь от лишних взглядов. Вокруг было необычайно много стражников – городских, гвардейских, портовых, и они не столько отпугивали неизбежных воришек, сколько предотвращали толкотню и давку. Впереди, между тюрьмой и ратушей, собралась настоящая толпа, и над множеством голов возвышался эшафот, украшенный черными ленточками.

Рука Герды, сжимавшая мою ладонь, ослабела.

– Что это?!

– Ты спрашивала о пиратах? – я улыбался. – Помнишь, кто командовал абордажем?

Из каменной тюремной двери позади помоста вышли люди – впереди шагал человек в элегантном сиреневом камзоле.

Герда, наверное, не сразу узнала его. Его подстригли, чисто выбрили щеки, починили рваное платье, камзол выглядел почти так же, наверное, как на прежнем владельце. Он не был связан и не пытался сопротивляться.

К своему несчастью, он был грамотен. Не так давно, в тюремной камере, он рвался и грыз решетку, он не хотел подчиняться моей воле, но подчинился в конце концов и подписал некий документ некой особенной ручкой. Теперь его цепи и кляп не были видны ни толпе, ни Герде.

Своей подписью он обязался не применять магию. Отказался от попытки к бегству, и не было силы, которая помогла бы ему нарушить подписанное обещание. Я не запрещал просить милости, но он был умен и не просил.

И вот он поднялся на эшафот, который был по такому случаю оборудован еще и виселицей. Я посчитал, что рубить голову обыкновенному пирату – много чести.

Роль палача досталась по жребию кому-то из тюремной стражи, все равно под длинным красным балахоном не видно, не узнать. Роль обвинителя взял на себя мой дядюшка Базиль – и он был очень убедителен в своем черном одеянии, изломанный и тощий, как древесный корень, да еще со шпагой на боку. Он поднялся на край помоста, возвышаясь над толпой, и завел речь о преступлениях сегодняшнего висельника, но я не слышал ни слова, потому что посмотрел на Герду.

– Что с тобой?!

Она сделалась не просто бледной – синей, глаза ввалились, будто она не ела месяц и провела полгода в подземелье. Губы запеклись, как если бы она не прикасалась к воде несколько суток.

– Если ты не хочешь смотреть, – сказал я растерянно, – давай уедем? Я просто думал, тебе важно увидеть, как он умрет. Ты будешь знать, что за тебя отомстили и ты в безопасности.

Она разлепила губы:

– Ты ведь помилуешь его… в последний момент? Да?

– Нет, – я удивился. – Он должен быть казнен.

– Леон, – мое имя странно, непривычно прозвучало у нее на губах. – Людей нельзя публично казнить.

– Необходимо, – сказал я убежденно. – Преступник должен быть наказан таким образом, чтобы все усвоили урок.

Герда метнулась к краю повозки. В джинсах она запросто перескочила бы через борт, но подол длинного платья сдерживал движения, и я успел поймать ее.

– Одна ты никуда не пойдешь. Не хочешь смотреть, не смотри… Возница, разворачивайся!

На нас поглядывали с интересом, и глазели бы гораздо больше, если бы на эшафоте не началась основная часть действа: на приговоренного надевали петлю. Он смотрел поверх всех голов – на меня и Герду, а губы шевелились: он повторял и повторял свои бессмысленные, потерявшие силу заклинания. Наверное, ему было напоследок обидно, что в такой важный момент мы не любуемся казнью, а выясняем отношения.

Возница разворачивал повозку. Это было непросто, учитывая плотную толпу вокруг. Я удерживал Герду, не давая ей выпрыгнуть, она вырывалась молча, и только слезы разлетались во все стороны. Наконец она замерла и посмотрела мне в глаза: