Леон

Погоду дядюшка планировал и устанавливал заранее, и, возможно, это было лучшее, что он умел. Цвет неба поражал не только романтиков, но и старых ворчунов, не привыкших задирать головы. Легкий ветер прохаживался только для того, чтобы не допускать духоты и живописно развевать флаги.

Герда держалась очень прямо, лицо казалось вырезанным не из дерева даже, а из белейшего мрамора. Каждый шаг давался ей с трудом, свадебное платье сидело не так, как задумывали портные, потому что под изящным лифом скрывалась тугая повязка на ребрах. Мы поднялись на открытую платформу – на самом деле просто телегу со снятыми бортами, увитую шелковыми лентами, – и под звуки оркестра торжественно двинулись к ратуше. Белые кони в упряжке волновались и не понимали, зачем идти так медленно. Со всех сторон слышались здравицы и летели розовые лепестки, я улыбался и махал рукой, Герда уцепилась за поручень и старалась не дышать.

Обычно на свадьбе всем интересна невеста, но я чувствовал по множеству взглядов, что подлинный герой здесь – я. О котором уже насочиняли сказок вдобавок к тому, что происходило на самом деле. Который может обернуться зверем и птицей и превратить кого угодно в муху или в жабу. Который наследует Кристальному Дому, всем темным легендам и подлинным рукописям, и который вот так, запросто, позволяет глазеть на себя в счастливый день своей свадьбы…

Розовые лепестки мельтешили у меня перед глазами, будто стекляшки разбитой мозаики. Я чувствовал себя расколотым на много частей, вопрос жизни был – смогу ли я собрать их воедино за время, отпущенное до вечера. Вопрос жизни – но не моей. Со мной все понятно.

– Слушай, Герда. Моя прабабка Лейла купила у меня способность различать добро и зло. Это было в тюремной камере. Наутро мне собирались отрубить голову, а ты должна была смотреть.

Розовые лепестки танцевали в воздухе.

– Лейла хотела спасти меня… и тебя. Магия целесообразности стократ мощнее той, что построена на добре и зле.

Впереди показался выезд на центральную площадь, над ней возвышалась ратуша. Я был уверен, что Герда не слышит ни слова, что она выстроила между нами невидимый барьер и даже гремучий оркестр не заглушит мои слова надежнее, чем ее отвращение.

– Вчера ночью я понял… Даже не так. Вчера ночью я стал раскладывать события, будто карты в пасьянсе, одно к другому. Что делали пираты и что делал я. Как поступал дядюшка и как поступаю я. Так вот: я совершаю зло, Герда, но я его не выбираю. Ты была права: я изменился.

Она повернула голову – очень медленно, через боль. Я вздрогнул: взгляд был человеческий. Она смотрела на меня, а не сквозь меня:

– И ты не можешь… вернуть себе то, что продал?

Я не поверил, что слышу ее голос. Слабый, хриплый, но голос Герды, обращенный ко мне, который я не надеялся больше услышать.

Платформа выехала на площадь, где рукоплескала толпа и торжественно звенел колокол над многими головами.

– Сделки Надиров не расторгаются, – сказал я. – Такие сделки… Я ничего не знал, оказывается, о своих предках со стороны матери.

Герда покачнулась. Я хотел ее поддержать, но не решился прикоснуться. Она выпрямилась, выше подняла подбородок, окинула взглядом ликующую толпу – рассеянно, как иногда смотрела на море.

– И я о тебе ничего не знала, – сказала в неожиданной тишине. Оркестр замолк, мэр вышел перед толпой, разодетый в лучшее официальное платье, с золоченой цепью на шее. Рядом с ним появился дядя, тоже с цепью, да еще при шпаге. Мой отец терялся на их фоне, а мать можно было принять за овдовевшую бабушку жениха, но никак не за счастливую будущую свекровь.

Через минуту мы стояли на почетном месте перед мэром. Лицо Герды оставалось равнодушным, неподвижным, и в толпе, наверное, вовсю судачили, обсуждая, насколько счастливым окажется мой брак с «деревянной куклой». Но бочки с вином для народного празднования были уже заготовлены, по всему городу накрывались столы, и народ на площади радовался и выкрикивал здравицы искренне, воодушевленно.

Погрузившись в свои мысли, я пропустил момент, когда мэр объявил нас мужем и женой. Над площадью взлетели голуби, испуганные радостными воплями и выстрелами пушек на городской стене. То ли еще будет, когда вечером начнется обещанный фейерверк.

* * *

На обед в большом зале ратуши пускали уже не всех желающих. Я помнил, что в этом зале меня когда-то приговорили, но теперь не мог узнать место – так преобразили его цветы, гирлянды, атрибуты праздника. А может быть, дело было в пелене, которая сгущалась у меня перед глазами? Мы с Гердой уселись во главе стола; рядом, согласно рангу, расположились мэр, мой дядя, отец и мать, чуть дальше – Эд и Рамон; я то и дело ловил на себе взгляды братьев, скорее обеспокоенные, чем радостные. Оно и понятно: Герда выглядела как гость на похоронах, причем едва ли не собственных.

– Герда, деточка, – по-отечески заговорил мой дядя, – быть невестой тяжело, все знают. Еще тяжелее присутствовать на собственной свадьбе, накануне свалившись с высокой скалы… Но выпейте глоток вина! Вы почувствуете себя веселее!