Ларе-и-т`аэ

Как же звали этого бедолагу, который сложил свою многострадальную голову на поле боя шестидесяти девяти дет от роду — и ни днем не старше двадцати с виду? Люди только диву давались — эльфы же понимали и жалели несчастного... но лишь после гибели его и узналось, в кого он был так безответно влюблен и почему не открылся. Когда тебя твой лучший друг, твой боевой товарищ не просто погостить у своих сородичей в Долине, а на свадьбу зовет — а ты на той свадьбе невесту его как увидел, так и понял, что без нее тебе и жизнь не в жизнь... полвека любить беззаветно — и ни единого знака не подать... в гости к другу ездить, за одним столом сидеть, шутки шутить — и ни слова, ни вздоха... отцу тогда столько примерно лет всего и было, сколько Арьену теперь — а вот ума, видать, побольше. Это он нашел дневник покойного, а не счастливый муж. Нашел, прочитал — и сжег. И никому, кроме Арьена, не сказал, что в тех записях было. И без того веселый эльфийский лучник по другу своему так убивался, что вспомнить жутко... незачем ему знать. А жене его тем более незачем.

И ведь не сказано, что взаимная любовь лучше безответной обернется. Бывало, что и хуже. Вот как этого паренька звали, Эннеари помнит точно. Лейн. Лейн, вот как его звали. Всего каких-то восемь десятков лет его любви сровнялось — а потом он повстречал девушку из людей и захотел вернуться. Все верно, людям недолгая жизнь от природы отмерена — и кто сказал, что они обязаны уметь любить дольше, чем жить? Это ведь эльфы в прихотях поворотливы, как ветер, а в страстях постоянны, как скалы — у людей зачастую все как раз наоборот. Сколько мог, столько и любил... а потом полюбил другую. Дело житейское, и винить тут некого. Тем более, что Лейн со своей прежней возлюбленной по чести обошелся, без лганья. Все как есть сказал. Его счастье, что горда она была без меры: как сказал, тут же у нее всю любовь и отрезало. Ну, может не всю... но довольно, чтобы он смог уйти. И все равно... какое же страшное очищение ему пришлось пройти, чтобы выжечь из своей крови теперь уже непрошенное бессмертие! Между прочим, девушка его — та, которая из людей — не робкого десятка оказалась. Ей когда объяснили, что от ее любимого потребуется, чтобы он снова мог вполне человеком стать, посулилась, что во время очищения будет его за руку держать, чтобы муки облегчить. И ведь как обещала, так и сделала, от слова своего не отступилась. Даже когда Лейн пламенем занялся, не отпустила. Он еще какое-то время выглядел моложе своих лет — так, самую малость — но после прошло и это. Так что Лейну, можно сказать, все-таки повезло. К людям вернулся полностью, с женой жил душа в душу, долго и счастливо... по его, человеческому счету долго — так ведь другого счета ему и не надо было... нет, Лейн все же сумел жизнь свою переиначить, да и прежняя его возлюбленная хоть и не скоро, а утешилась... случались истории и страшнее.

Намного страшнее.

Тэйрмонт, небось, и счет своим годам потерял — а люди вовсю слагали предания о великом поэте, о сладкозвучном певце, которого и смерть не берет... знали бы они только, почему не берет! На самом-то деле Тэйрмонт умер — совсем недавно, года за два до того, как Эннеари родился. Поэтом он был и вправду непревзойденным, и певцом тоже — а для человека так и вовсе вне сравнения. Никоторого из людей талантом вровень не поставишь. Он когда пел, говорят, даже у эльфов дух захватывало. Талант небывалый, редкостный... а вот характер, к сожалению, дюжинный. И не в том дело, что любви его ненадолго хватило. Лейн не так чтобы и намного дольше продержался... что шестьдесят лет, что восемьдесят, разница невелика. Но Лейн не лгал и не лукавил. А Тэйрмонт, когда к былой любви охладел, изменял ей направо и налево во всяком стогу придорожном, не желая, а может, и страшась признаться — и лгал, лгал напропалую, не ведая, что уста его уже выдали правду — ибо утратили юношескую свежесть. Лейн не предал доверия, ни слова неправды не сказал — и ушел двадцатилетним, а стареть начал уже потом, как человеку и положено. А вот Тэйрмонт соврал и продолжал врать — и собственное вранье обрушило ему на плечи все шестьдесят лет, взятых любовью у жизни взаймы, обрушило почти что разом. Старился он чудовищно быстро, едва ли не на глазах. Кто знает, как у там у Богов и их справедливости с этим делом обстоит — но предательство уж точно шельму метит. Нет, стремительная старость — это правильно, это поделом... вот только нежданной дряхлостью кара Тэйрмонта не ограничилась. Арьен хоть и не может без гнева подумать об этом человеке — но ведь и без невольной жалости тоже. А все потому, что он свою любовь забыл, да она его — нет.