— Лериме, — вполголоса произнес Эннеари — и на его оклик обернулись оба.
На сей раз загадка так и осталась загадкой — никто не объяснил Шеррин, отчего растерялся король, а девушка, та и вовсе откровенно смутилась. Но странность эта явно что-то значила — а иначе отчего бы Эннеари внезапно покраснел, да так, что склонил голову, пытаясь скрыть прихлынувшую к щекам кровь?
— Арьен! — воскликнула девушка... Илери, вот как ее звали — тогда Шеррин никак не могла вспомнить, а теперь само возникло откуда-то.
— Мне и в голову не приходило, что ближняя ветвь у вас одна и та же, — хрипло пробормотал Эннеари, все еще не подымая головы.
Шеррин было невыносимо больно видеть его смятение, и она, желая отвлечь Эннеари, намеренно окликнула его по имени, которым назвала его та эльфийка — Арьен — окликнула... и сама внезапно испугалась невесть чего.
— Может... мне нельзя тебя так называть? — выдохнула она.
Эннеари хотел было ответить ей, но не успел.
— Можно-можно, — быстро вмешалась Илери прежде еще, чем он успел открыть рот. — Очень даже можно. — Она ехидно блеснула глазами и тут же опустила ресницы. — Только так и будет правильно — верно я говорю, Арьен?
Илери явно от души забавлялась — а Эннеари был столь же явно смущен, но не так, как минуту назад, а как-то неуловимо иначе, на другой лад. Это другое смущение не бросилось краской ему в лицо, а рассыпалось теплым коротким смехом.
— Пожалуй, верно, Лериме, — ответил Эннеари и вновь засмеялся.
Имя «Арьен» шло эльфу даже больше, чем «Эннеари». Оно не просто льнуло к нему, оно и было им — но Шеррин было отчего-то невообразимо трудно вымолвить его снова... не просто трудно — невозможно... вот до этой самой минуты, когда Шеррин бестрепетно прошептала его в лицо ночной темноте и победительно улыбнулась.
Арьен.
До чего же чудесное имя... такое же чудесное, как и он сам. Как тугой зов стрелы, летящей точно в цель. Сейчас, надежно укрытая ночной тьмой от посторонних глаз, Шеррин вновь и вновь переживала этот небывалый выстрел — поверх голов, мимо лиц, сквозь воду — ее дыхание вновь и вновь сливалось с полетом стрелы и несчетное количество раз снова и снова падало со стрелы вместе с ожерельем в подставленную узкую ладонь.
Я больше ничего не боюсь.
Совсем ничего.
Я ведь не боли боялась, не унижения, не смерти даже — ее-то чего бояться? Не того, что меня согнут или сломают... а того, что растворят. Сожрут заживо, переварят — и я стану частью их, стану такой же, как они... потому что иначе остается только сойти с ума и не понимать уже ничего... не понимать, что тебя уже едят, что тебя уже почти и нету больше... а оказывается, ничего подобного. Я просто потерялась в тумане. Это очень страшно, когда туман. Он откусывает пальцы, выедает глаза, высасывает сердце — поневоле каменеешь, чтобы не ощущать этой жуткой боли. С туманом невозможно сражаться, его не ухватишь... но зато его можно рассечь. Одним-единственным выстрелом.
Всего только одна стрела — и туман разорван в клочья, и эти клочья так нелепо мечутся прежде, чем расточиться и сгинуть окончательно, бессильные в своей гнусности, совершенно бессильные... им ничего не удалось, это был морок, самый обыкновенный морок, наваждение — а ведь Шеррин едва не поддалась ему... почти уже и поддалась... как же странно снова ощущать себя целой, неизъеденной жгучей мерзостью... знать, что никому и ничего не удалось с тобой сделать — и никогда не удастся, никогда... потому что на свете есть эта ладонь, и не ожерелье, а я сама падаю в нее... потому что я люблю тебя, Арьен — слышишь?
Ты никуда не уходил от костра. Ты и сейчас никуда не ушел. Ты здесь, и я говорю с тобой. Только с тобой. И — знаешь, что я тебе скажу? Что я ничего от тебя не хочу.
Странно, правда?
Я ничего от тебя не хочу. Совсем-совсем. Но я хочу жить вечно. Всегда. Чтобы всегда было то мгновение, когда ты закинул лук за спину и шагнул за своей стрелой.
Арьен.