Ларе-и-т`аэ

Лоайре нечасто одевался на человеческий манер — он и не подозревал, как быстро можно скинуть с себя тяжелый зимний нарретталь. Может, Шеррин потому так легко так из него выскользнула, что он был ей велик? Никто еще ничего не успел, даже Сейгден только-только до половины вылез из своего нарретталя, а Шеррин уже опустила крытый бархатом мех на то, что еще миг назад было бесчувственным телом. От холода у нее дыхание занялось — но Илмерран тут же возник рядом с ней и принялся с помощью Алани всовывать ее руки в рукава короткого охотничьего майлета — как раз по ее росту... и как только могло Лоайре хоть на миг примерещиться, что гном не предвидел ее появления? Он-то как раз предвидел... все он понял правильно... это они ничего не понимали...

На губах Арьена всклубилась розовая пена, всклубилась — и прорвалась еле слышным шепотом: «Зеркало...»

Зеркало — ну конечно! Зачем терять драгоценные мгновения? Особенно теперь, когда пробуждение сулит Арьену нешуточную опасность — но ведь и помочь он себе может теперь сам, пусть хоть и ненамного.

Рука привычно скользнула к бедру — и замерла.

Ни один эльф в своем уме никуда не пойдет без зеркала — так? Но разве Лоайре был в своем уме, когда вслед за Алани выбежал в Коридор Ветвей? Разве в своем уме он был, когда натягивал принесенный гномом нарретталь почти что на голое тело? Когда в седло садился?

Нет, никто из людей не подумал, что Арьен рехнулся от пережитых страданий — но никто из них не знал, не мог знать, зачем ему нужно зеркало... вот разве что Сейгден... суланец коротко ахнул с таким отчаянием — да, он знает... и ничем, ничем не может помочь... нет в заснеженном лесу зеркала, и взять его негде... непоправимо негде!

Принцесса сделала один только шаг — во всяком случае, Лоайре тогда показалось, что один-единственный — и, очутившись рядом с Сейгденом, что было сил рванула из ножен его двуручный меч.

От тяжести ее шатнуло, но ей удалось устоять. И поднести широкий клинок плашмя с лицу Арьена — тоже.

— Опусти острие мне на плечо, — посоветовал Эттрейг, продолжавший поддерживать Арьена. — Тебе легче будет.

Шеррин его не слышала. Скорее всего, и не могла — сил не хватало. Все силы уходили на то, чтобы не уронить меч.

— Бедная девочка! — выдохнул один из всадников. Теперь, когда Шеррин обнажила меч, всех охватила необъяснимая уверенность в том, что Арьен не умрет. Теперь можно было говорить не только о нем... можно — и даже нужно... есть такие минуты, когда посторонние разговоры кажутся кощунством — но только посторонним... а на самом деле они очень даже нужны, эти разговоры — просто чтобы не утратить рассудок, чтоб он не разорвался, пытаясь вместить невозможное.

— Почему это? — проскрипел гном.

— С такой мордашкой... у нее же нет никаких шансов! — горестно промолвил всадник. — Она ведь в этого парня до самого нутра влюблена... ну помыслить только — таких мечей штуки четыре положить, так ее едва ли не перевесят — а ведь подняла же, да как! Зеркало! Да попроси он луну с неба, она бы ту луну с корнем выдрала! Эх, ну вот же не повезло бедняжке — к такому сердцу да такая, не в обиду будь сказано, вывеска... медведь лесной, и тот не польстится — а она к красавчику эльфу прикипела...

— Ну, положим, эльф сейчас и сам никак не красавчик, — язвительно скрежетнул Илмерран и уточнил. — Пока.

— И девушка на лицо хороша, — зло бросил Лоайре. Всадник хоть и говорил совсем тихо, да и Шеррин сейчас бы громов небесных не услышала, но... нет, ну ведь надо же быть таким редкостным болваном!

— Да и внешность, скажу я вам... — Сейгден чуть дернул уголком рта, что долженствовало означать улыбку. — Не имеет к любви никакого отношения. Уж если моя жена что-то во мне нашла — определенно не имеет.

И тут на заснеженной тропе показался летящий мощным галопом Белогривый, неся на спине двух всадников. Они соскочили на утоптанный снег еще прежде, чем он остановился.

Все виделось сквозь белесо-розовую муть, и с кончиков ресниц то и дело сыпался острыми порошинками кровавый иней — но Эннеари глядел, не смигнув. Он не имеет права промедлить и остаться на всю жизнь без глаза. Он должен, он просто обязан во всех подробностях разглядеть зияющую в опустелой глазнице кровавую рану. Он обязан смотреть на свое изувеченное лицо, на его отражение в зеркальной поверхности клинка... ради того, другого лица, что плывет над ним, растворяясь в рассветных облаках... ради того, чтобы на этом лице — на лице Шеррин — никогда больше не было такого неизбывного горя, никогда... я ведь слово себе давал, что никому не позволю сделать тебе больно... давал — и не сдержал его... только я тогда не понимал, даже во сне, и то не понимал... почему? Почему я не знал тогда, что ты как туман, который укрывает песню от вражеских ушей? Что ты — тетива, без которой стрела и не улетит никуда? Почему надо побывать на волосок от смерти, чтобы увидеть лицо жизни... моей жизни? Это ты — моя жизнь, Шайри... а я и не знал...

Где были мои глаза, когда они у меня были?!

Почему я видел ими только то, что ты красивая — но не видел, что ты единственная?